Если гуляешь ночью по улице и какой-то человек, видный уже издалека, — ибо улица перед нами идет в гору и с неба светит полная луна, — бежит нам навстречу, то мы не будем хватать его, даже если он слаб и одет в лохмотья, даже если кто-то бежит за ним следом и кричит, но мы дадим спокойно бежать ему дальше. Ибо стоит ночь и мы не виноваты в том, что улица поднимается перед нами в свете полной луны, и кроме того, быть может, эти двое устроили эту погоню ради развлечения; быть может, они преследуют третьего; быть может, первого преследуют ни за что; быть может, второй хочет совершить убийство, и мы станем соучастниками этого убийства; быть может, оба ничего не знают друг о друге и каждый лишь на свой страх и риск бежит домой, в постель; быть может, это лунатики; быть может, первый вооружен.
И в конце концов, разве не может быть так, что мы устали? Не хватили ли мы чересчур вина? Мы рады, что не видим больше и второго.
Рассказы и романы Кафки аллегоричны, но не в обычном смысле этого слова; они являются, так сказать, математическими, алгебраическими символами — столько же условными, сколько реальными.
Это своеобразие творческого метода Кафки возникло не само по себе. В нем явственно ощутимы традиции романтического и даже реалистического гротеска прошлого века. Гофман, Гоголь, Достоевский, новеллы Эдгара По — вот те источники, из которых питалось воображение писателя, стремившегося раскрыть некие потаенные, невидимые простым глазом, непознаваемые здравым рассудком отношения человека с действительностью и самим собой... Такими эти отношения представлялись ему, жившему в состоянии постоянного одинокого ужаса перед нелепой жестокостью и уродством окружающего его мира.