Я умер в семь утра. Надо же с чего-то начинать день.

Говорят, чаще всего умирают на рассвете. Годами я просыпался в четыре утра, вставал и ждал, когда роковой час пройдет. Я открывал книгу или включал телевизор. Иногда выходил на улицу. Я умер в семь вечера. Ничего особенного не произошло. Мир всегда вызывал у меня смутную тревогу. И вот эта тревога внезапно прошла.

День моих похорон был самым обыкновенным днем... И следующий день — тоже.

Я жила в Цюрихе. В некрологе написали, что я вознеслась в дом Отца нашего. На деле я бросилась с шестого этажа.

Мне всегда не везло. В день моих похорон все говорили о похоронах дочери аптекаря. Она умерла накануне.

Я пробовал и так и эдак, но мне не хватало уверенности в себе. В конце концов я повесился.

«Как жалко тебя оставлять», — сказал я жене. Она сжимала мне руки. Никто так не сожмет наши руки, когда нам хорошо. Никто.

Я никогда не понимал тех, кто не боится смерти. Сейчас я понимаю их еще меньше.

Поначалу наши близкие хотели бы нас вернуть. Потом они свыкаются с тем, что нас нет. Потом всех устраивает, что мы там, где мы есть.

К пятидесяти годам у меня было лицо человека, который может умереть с минуты на минуту. Я умер в девяносто шесть, после долгой агонии.

Достаточно отвлечься буквально на секунду. Я упал с лестницы, задумавшись, какую зубную пасту купить.

В некоторых случаях, в моем, например, смерть — это как последний штрих, вишенка на торте. В день открытия сезона охоты кто-то принял меня за перепела.

Я один из тех, кто за минуту до смерти был в полном порядке.

Я упал со строительных лесов. С утра был какой-то сонный. У меня закончился кофе. Состоится суд, кого-то обвинят или оправдают. Но я точно знаю: будь у меня полная банка кофе, я бы еще пожил.

Я подумал, что умираю, и вспомнил, что не купил нишу в колумбарии. Теперь меня наверняка захоронят в могиле. Это будет моим последним проколом в жизни.

В день, когда врач сказал, что у меня рак, я сбросил два килограмма. Я сбросил их, пока плакал.