Он хотел жить так неистово, чтоб можно было в любую минуту умереть без сожаления.
Много раз в мезонине за городом он размышлял о том, всегда ли те, кто любит друг друга, друг друга мучают.
Если бы мне не хватало трупов, я бы без всякого злого умысла совершил бы убийство.
Вишни в полном цвету казались ему мрачными, как развешанные на веревке лохмотья. Но в этих вишнях — в вишнях Мукодзима, посаженных еще во времена Эдо, — он некогда открыл самого себя.
В воздухе, напоенном запахом водорослей, радужно переливалась бабочка. Один лишь миг ощущал он прикосновение ее крыльев к пересохшим губам. Но пыльца крыльев, осевшая на его губах, радужно переливалась еще много лет спустя.
Мало того, ему было совершенно ясно, что художественные произведения трогают не всякого. Его произведение могло найти отклик только у тех, кто ему близок, у тех, кто прожил жизнь, почти такую же, как он.