Взрослые, как заметила Мария, чаще всего обсуждают погоду или гадают вслух: что же может произойти. <...> Поэтому для настоящего разговора гораздо лучше подходят вещи. Или — животные. Иногда — деревья и растения. Порой то, что они говорят, утешает, порой — неприятно, но это, по крайней мере, настоящий разговор. Для душевных откровений она всегда выбирала только часы. А если так поболтать, годится почти всё.
Дни вливаются один в другой, пока не превратятся в прошлую неделю или прошлый месяц, и вот они уже ушли у тебя из-под пальцев, как речная вода.
У нее навернулись слезы, но не горькие — так обычно плачешь от грустной книги. Ей самой иногда хотелось умереть рано. В минуты крайнего негодования на родителей она лелеяла мысль о том, как они будут рыдать над трогательно-маленьким (но невероятно прекрасным) памятником на огромном кладбище и сожалеть о том, что были с ней так жестоки.
— Теперь я тебя спрашиваю: чего ты хочешь, какой помощи ты ждёшь?
— Ну, как-то так я сразу не скажу... это, наверное, сложно.
— Всё можно объяснить, всё можно назвать одним словом.
— Вы знаете что, я, наверное, пойду. Я пойду, вы меня извините, пожалуйста...
— Конечно, иди... Иди. Ты пришла сюда, не зная, зачем и уходишь, не поняв, почему.
– Ты повторяешься, – спокойно заметила я. – Это становится скучным.
– Повторение – мать!... – кратко проинформировал меня мужчина, садясь за руль.
– Мать чего?... – проявила я любознательность.
– Просто мать! – рявкнул телохранитель.
– Могу я попросить вызвать «Скорую»? – прошептал блондин, стараясь оторваться от моего ковра.
– К сожалению… – расстроилась я. – По этому адресу они могут прислать только труповозку.
– Я в «Скорую» звонить больше не буду! – взорвалась я. – Сам звони!
– Давайте так закопаем? – скромно предложила Натка и просяще посмотрела в мою сторону. – У меня есть большие мешки белого цвета. Ему будет приятно!