У меня есть всё, что может убить человека. Кроме суицидальной депрессии. Ее, к сожалению, не продашь и не купишь.

— И ты в одиночку справился с четырьмя здоровыми мужиками?
— А в этом не было надобности. Тогда о синтах знали еще очень мало — не то что теперь. Я им просто сказал, что у меня включился механизм самоуничтожения, и запищал так: «Бип-бип-бип...» Сложнее всего было не заржать, глядя, как они улепетывают без оглядки.

В конце концов я понял: твой дом — там, где ты сам его себе устроишь. Это место и тебе станет домом, если ты этого захочешь.

Видишь ли, я был Ником Валентайном, у меня была его память, его страхи, все несбывшиеся надежды, а потом я узнал, что это все даже не мое. Добро, что мы творим — вот что наше, и ничье другое. И даже, если это единственное, что я когда-нибудь смогу считать своим, не Ника, не Института, а своим, тогда я смогу умереть счастливым.

Слушай, мне патроны тратить жалко. Давай я тебе заплачу, а ты притворишься мёртвым.

С таким талантом убеждения вы и эскимосу сумеете лед продать.

Эти люди обращались со мной как с человеком. И с тех пор я пытаюсь платить добром за добро.

Весь мир рухнул. Разбился вдребезги. Мы должны сражаться за то, чтобы он стал лучше. Ну что, вы со мной?

У нас случилась небольшая размоловка. Им не понравилось моё хобби — коллекционирование их голов.