— Видите ли, мне тоже хотелось бы научиться открывать иные двери.
Он рассердился:
— Этому научиться нельзя. Ты хочешь подражать мне? Ничего никогда ты не научишься открывать, если будешь подражать кому бы то ни было. Ключ нельзя купить, его надо выковать самолично. То, в чем моя сила, у тебя может стать слабостью. Долг ученика — следовать за учителем, а не копировать его.
Я верю Гитлеру больше, чем всем остальным. Он один сдержал свои обещания, все свои обещания, данные еврейскому народу.
Допускаю, что человек может знать так много. Но как вы сумели все это понять?
На Востоке мне довелось беседовать с мудрецом, чей ясный и кроткий взор погружен в вечный закат.
— Умереть — это не решение, — сказал он.
— А жить? — спросил я.
— И жить — тоже не решение, но кто сказал, что решение вообще существует?
Вам не убедить меня, что он был неправ. Без решений можно обойтись, важны только вопросы — и от нас самих зависит, допустим мы их или отвергнем. За каждым вопросом кроется не ответ, а тайна.
Там что-то жгли. К яме подъехал грузовик и вывалил в нее свой груз — это были маленькие дети. Младенцы! Да, я это видел, собственными глазами… Детей, объятых пламенем. (Стоит ли удивляться, что после этого я потерял сон?)
А кто сказал, что молиться надо, чтобы получить милость? Может быть, молиться надо, чтобы открыть дверь и остаться на пороге? Ты не думаешь?» — «Мне не хотелось бы остаться ни с чем…» — «Молитва никогда не остается без вознаграждения. Каждая несет в себе собственную награду. Ты обогащаешься в ту минуту, когда молишься, а не потом».
Спросите их, каким образом была выиграна война. Эзра бен Аврахам, старик из Марокко, будет утверждать, что победа стала возможной благодаря его слезам. С первого до последнего дня он не переставал плакать. Кривой Велвел, у которого хорошо подвешен язык, яростно возражает ему: «Да мне смотреть на тебя тошно! Противник просто смеется над такими плаксами, как ты. Это из-за моей радости он отступил! Я все время плясал, даже когда ел, даже когда спал. Если бы я остановился, если бы пролил хоть одну слезу, мы бы проиграли войну!». Цадок, тощий йе-менит, жалуется, что никто уже не помнит, как усердно, дни и ночи напролет, он молился. «День и ночь я только молился, только молился!» — «А я пел! — кричит сумасшедший по прозвищу Моше-пьяница. — Прохожие не понимали, как я могу петь, когда всюду громыхают пушки. Это я, я своими песнями помогал ребятам целиться». «А я играл с детьми, — краснея, замечает робкий Яаков. — Я ходил из школы в школу, из убежища в убежище, и всюду я играл с ребятишками в войну.
Мы должны выбрать сторону... Молчание поощряет мучителя, но не мученика.