Когда я размышляю о некоторых ошибках, допущенных на протяжений моей долгой карьеры, мне приносит утешение осознание того, что склонность к ошибочным суждениям, да и вообще к совершению ошибок, изначально заложена, если можно так выразиться, в человеческом мозге. Я понял, что смогу получить прощение за некоторые ошибки, совершенные за все эти годы. Ошибку может совершить каждый, и все мы прекрасно понимаем это. Проблема в том, что, когда ошибку совершают врачи вроде меня, последствия для пациентов могут быть катастрофическими.

До последнего вздоха мама сохранила рассудок и оставалась собой. Каждый вечер я на руках заносил ее на второй этаж, к тому времени она стала практически невесомой. Мама решила, что хочет умереть здесь — и нигде больше. Каждый день, утром и вечером, мы с сестрой приезжали в родительский дом, чтобы позаботиться о маме. Поначалу я помогал ей дойти до туалета и ванной, где сестра ее умывала. Сестра оказалась потрясающей сиделкой: нежно и ласково она обсуждала с мамой каждое действие. Уход за мамой давался нам относительно легко и казался совершенно естественным.

— Даже непривычно ощущать на себе столько любви сразу, — сказала мама за два дня до своей смерти. Сомневаюсь, что кому-нибудь из нас посчастливится — если так можно выразиться — умереть такой же идеальной смертью, когда придет наше время. Умереть довольно быстро и совершенно безболезненно, под присмотром собственных детей, в кругу любящей семьи. За пару дней до маминой смерти, почти случайно вся семья: дети, внуки и даже правнуки — собрались в доме. Кроме того, приехали две ее давние подруги. Пока она лежала в спальне на втором этаже, мы, собравшись у обеденного стола, вспоминали ее жизнь, выпивали в память о ней, хотя она еще была жива, и наслаждались ужином, приготовленным моей будущей женой Кейт.

Горькая правда нейрохирургий заключается в том, что научиться хорошо справляться со сложными операциями можно только благодаря большой практике, а это означает множество ошибок поначалу, после которых пациенты остаются искалеченными. Думаю, надо быть отчасти психопатом, чтобы настойчиво продолжать этим заниматься, — ну или по крайней мере очень толстокожим. Врач, добрый по натуре, в какой-то момент сдастся, перестанет идти наперекор природе и ограничится лишь простыми случаями.

Стоило остановиться в тот момент и оставить нетронутой последнюю часть опухоли, но мне хотелось с гордостью заявить, что я вырезал опухоль полностью. На послеоперационных снимках, которые демонстрируют звезды нейрохирургии, выступая с докладами на конференциях, никогда не бывает остаточных опухолей. Принявшись за удаление последнего кусочка опухоли, я оторвал от базилярной артерии крошечную прободающую ветвь толщиной с булавку. Вверх взмыла тонкая струйка ярко красной артериальной крови, повреждение мозгового ствола было серьезнейшим. В результате пациент так и не очнулся после операции. Из-за этого спустя семь лет я и увидел его в лечебнице для престарелых больных. В тот день я усвоил два урока. Первый: не нужно проводить операцию, от которой отказался более опытный хирург. Второй: нужно со здоровым скептицизмом относиться к докладам на конференциях.

Все хирурги переживают, когда пациентом становится кто-нибудь из коллег. Это чувство иррационально, ведь по сравнению с остальными пациентами коллеги с гораздо меньшей вероятностью станут предъявлять претензии, если что-то пойдет не так, поскольку хирургам слишком хорошо известно, что врачи – обычные люди, которым свойственно ошибаться, и что исход операции зависит далеко не только от них. Хирург, оперирующий своего коллегу, испытывает этот иррациональный страх по той причине, что о привычной отстраненности не может быть и речи, – он ощущает себя совершенно беззащитным. Он знает, что пациент не считает его всемогущим.