Все цветы — на камнях. Всякий храм — на костях.
Мы влечём за собой неминуемый крах.
Каждый путь — это цепь из грехов и Голгоф.
Каждый Бог — это призраки мёртвых богов.

Ты помнишь, как мы читали друг другу свои стихи?
А помнишь, как мы гуляли по всем разводным мостам?
А помнишь — в концертном зале читали ноктюрн с листа,
и если мы брали паузу, что в нотах предрешена -
вокруг наступала сразу кромешная тишина.

Ты сказала, что плох мой вкус.
Что я, мол, неразборчив в женщинах.
Да, бывало порой — влюблюсь,
и от жизни словлю затрещину.

Упаси Вас Господь хоть кого-то терпеть.
Заклинаю и ныне, и ране, и впредь -
Пусть не станет никто как постылая медь.
Пусть не станет никто как чеканная плеть.

Упаси Вас Господь хоть кого-то терять,
как теряют навек записную тетрадь.
Как теряет цвета серебристая прядь.
Как теряет мораль побеждённая рать.

Времена не меняются. Только проходят мимо.
Времена не меняются. Мы их меняем сами.

Слушайте — не горячусь, не брежу,
не пытаюсь напугать кого-то.
Вам ведь тоже запах ноздри режет?
Это потому, что здесь — болото.

Знаешь, у тех, кто пишет, или в страстях томится,
Температура выше средней по всей больнице.
Крайне легко, наполняясь сладостью модуляций,
приобрести способность самовоспламеняться.

Классика — это не то, чтоб стиль и форма,
но состояние духа. И мне, признаться,
гоько смотреть, как порядок вещей разорван
лигой финансово объединённых наций.

Если муза улетает — к чему держать?
Её сердце не стерпит насилие, гнев и гнёт.
У неё лишь от вида заточенного ножа
осыпаются крылья. Без крыльев она умрёт.

Ты помнишь, как мы забыли
про всех остальных людей?

Про стужу ветров навылет,
про курицу на плите,
про трудности со счетами,
про панику всех стихий?

Даже мёртвый писатель — прекраснейший собеседник.