Безумие судить, что истинно и что ложно, на основании нашей осведомлённости.

Если хочешь излечиться от невежества, надо в нём признаться.

Философы всех школ согласны в том, что высшее благо состоит в спокойствии души и тела.

Если чудеса и существуют, то только потому, что мы недостаточно знаем природу, а вовсе не потому, что это ей свойственно.

Только вам одному известно, подлы ли вы и жестокосердны, или честны и благочестивы; другие вас вовсе не видят; они составляют себе о вас представление на основании внутренних догадок, они видят не столько вашу природу, сколько ваше умение вести себя среди людей; поэтому не считайтесь с их приговором, считайтесь лишь со своим.

Нет попутного ветра для того, кто не знает, в какую гавань он хочет приплыть.

Я ценю себя только за то, что знаю истинную цену себе.

А честолюбию давайте ответим, что оно-то и прививает нам вкус к уединению, ибо чего же чуждается оно больше, чем общества, и к чему оно стремится с такой же настойчивостью, как не к тому, чтобы иметь руки свободными?

Пусть у меня ослабеет рука, ступня или нога, пусть зашатаются все зубы — всё же, пока у меня остаётся жизнь, всё обстоит благополучно.

Добро и зло можно творить повсюду.

Цель, как я полагаю, всегда и у всех одна, а именно жить свободно и независимо; но не всегда люди избирают правильный путь к ней. Часто они думают, что удалились от дел, а оказывается, что только сменили одни на другие.

Поистине, единственное, что я сколько-нибудь знаю, — это то, что я полнейший невежда во всем.

Душа, не имеющая заранее установленной цели, обрекает себя на гибель, ибо, как говорится, кто везде — тот нигде.

И нет другого существа, которое было бы столь же неуживчиво и столь же общительно, как человек: первое – по причине его пороков, второе – в силу его природы.

Мы все лишены цельности и скроены из отдельных клочков, каждый из которых в каждый данный момент играет свою роль. Настолько многообразно и пестро наше внутреннее строение, что в разные моменты мы не меньше отличаемся от себя самих, чем от других.

Когда мы говорим, что страшимся смерти, то думаем прежде всего о боли, её обычной предшественнице.