Не знаю даже, почему с ней я мог разговаривать. Наверное, и она со мной разговорилась ровно по той же причине, что и я с ней.

Я знал, что уши у меня красные — так они горели, — и я радовался, что на улице темно. Я повел себя как дурак.

Мне хотелось сбежать из города, подальше от суеты. Хотелось лежать под деревом, читать, там, или рисовать, и не ждать, что тебя кто-нибудь подкараулит и набьет морду, не таскать с собой нож, не бояться, что в конце концов женишься на какой-нибудь тупой, бессмысленной девахе.

Волосы как солома, глаза бегают, нет, красавцем Далли никак не назовешь. И все-таки на его неприветливом лице читались характер, гордость, бешеное противление миру.

Кроме того, наши волосы и были знаком того, что мы грязеры, — нашим отличительным знаком. Единственным нашим предметом гордости. Может, у нас не было каких-нибудь там «мустангов» или клетчатых рубашек, зато у нас были волосы.

Ох, и ненавидит меня эта крошка. Предложил сводить ее в «Динго», мол, пойдем, выпьем колы, а она такая: «Нет, спасибо», и очень вежливо рассказала мне, куда мне следует пойти.

«С учетом всех обстоятельств» — эх, братаны, вот так способ сказать мне, что я паршиво учусь, потому что со мной много чего плохого случилось. Да уж, сказал, что называется, обтекаемо.