Открываю томик одинокий -
томик в переплете полинялом.
Человек писал вот эти строки.
Я не знаю, для кого писал он.

Пусть он думал и любил иначе,
и в столетьях мы не повстречались...
Если я от этих строчек плачу,
значит мне они предназначались.

Не бойся слов —
прекрасных, праздных,
недолговечных, как цветы.
Сердца людские так им рады,
мир так без них пустынно тих...
И разве нет в них высшей правды
на краткий срок цветенья их?

Нам не позволено любить.
Все, что с тобою связано,
мне строго-настрого забыть
судьбой моей приказано.
Но помню я всему назло
любви часы беспечные,
и встречи памятной число -
мое. На веки вечные.

Не знаю — права ли,
не знаю — честна ли,
не помню начала,
не вижу конца...
Я рада,
что не было встреч под часами,
что не целовались с тобой
у крыльца.

Как счастье внезапное — оттепель эта.
Весны дуновеньем земля обогрета.
Еще не начало весны, а предвестье,
и даже еще не предвестье — намек,
что будет, что рядом, что срок недалек.

У всех бывают слабости минуты,
такого разочарованья час,
когда душа в нас леденеет будто
и память счастья покидает нас.

И хорошо, что годы
изменчивы, как река.
Новые повороты,
новые берега.

Знаешь ли Ты, что такое горе?
Его переплыть — всё равно что море,
его перейти — всё равно что пустыню,
а о нём говорят словами пустыми,

Сердце не греется,
дело не ладится,
жизнь драгоценная
попусту тратится.

А я с годами думаю все чаще,
Что краденое счастье — тоже счастье,
Как ситник краденый — все тот же хлеб насущный,
Спасенье жизни неблагополучной.

А может, несравненно слаще даже.
Поверьте, это не в защиту кражи,
Но просто я убеждена, что сытый
Не представляет, сколько стоит ситный...

Так было, так будет в любом испытанье:
кончаются силы, в глазах потемнело,
уже исступленье, смятенье, метанье,
свинцовою тяжестью смятое тело.

Бороться так трудно, а сдаться так просто,
упасть и молчать, без движения лежа...
Они ж не бездонны — запасы упорства...
Но дальше-то, дальше-то что же?

Сколько же можно терять
Губы твои, русую прядь,
Ласку твою, душу твою...
Как от разлуки я устаю!