— Как давно, говоришь, работаешь на Минни?
— Пару месяцев.
— Знаешь, вот будь ты здесь два с половиной года назад, то ты бы увидел знак, висевший прямо над баром. Может, Минни рассказывала?
— Нет.
— Хочешь знать, что за знак, синьор Боб? «Собакам и мексиканцам вход воспрещен». Я помню этот знак с самого первого дня работы заведения, и он висел над баром каждый день. А сняли его оттуда два года назад. Знаешь, почему? Минни стала впускать собак. Наша Минни почти всех любила, но она не могла терпеть всех мексиканцев.

Итак, тебя разыскивают. За убийство. Ради моего примера предположим, что ты это сделала. Джон Рут хочет отвезти тебя в Ред-Рок, чтобы осудить. Если тебя признают виновной, горожане тебя повесят на площади, и я, как палач, сделаю свою работу. И, если соблюдены все эти моменты, это — то, что наша цивилизация считает правосудием. Однако, если родственники и близкие того, кого ты убила, стоят за этой дверью — прямо сейчас! — и если, выбив эту дверь, они возьмут, вытащат наружу и повесят тебя за шею, — это будет называться самосуд. Итак, хорошо в этом самосуде то, что он прекрасно утоляет жажду. А плохо то, что он не всегда бывает справедлив. Но, в конечном счете, в чем реальная разница между ними? Реальная разница — во мне. В палаче. Мне неважно, что ты сделала. Я не получу удовольствия от твоей смерти. Это моя работа. Повешу тебя в Ред-Роке, перееду в другой город и повешу кого-то еще. Человек, дергающий за рычаг, ломающий шею, будет беспристрастным. Беспристрастие есть сама сущность правосудия. Ибо правосудие, свершенное с пристрастием, всегда в опасности не быть правосудием.

— Это у тебя письмо от Линкольна?
— От Линкольна что?
— Ну, письмо. От Авраама Линкольна.
— Президента Авраама Линкольна?
— Да. Друзья по переписке.
— С президентом?
— Извини. Я слышал, что у вас у кого-то есть письмо от Авраама Линкольна. Думал у тебя.
— Не у него. У чёрного парня, он в конюшне.
— У нигера в конюшне есть письмо от Авраама Линкольна?
— Да.
— У нигера в конюшне есть письмо от Авраама Линкольна?