По возвращении домой душевное напряжение Любской разрешилось отчаянием, которое не было тихо и безвыходно: нет! рыдания её были гневны: краска на лице, взгляды и движения доказывали, что для её горя есть ещё облегчение; известно, что ничего нет страшнее тихой скорби.