А мне бы научиться промолчать, когда солгут, и не отводят взгляда —
Как — будто ставят глупости печать, и в ложь мне непременно верить надо.

А мне бы научиться не кричать: «Вернись!» тому, кто уходить собрался.
И отношения рубить сплеча, чтоб в точке невозврата оставался.

По первому движению души

Ни злых, ни страстных писем

Не пиши,

Чтобы жалеть жестоко

Не пришлось,

Когда остынут счастье

Или злость…

Вагонные споры — последнее дело, когда уже нечего пить.

Но поезд идет, в окошке стемнело, и тянет поговорить.

И двое сошлись не на страх, а на совесть — колеса прогнали сон.
Один говорил — наша жизнь — это поезд. Другой говорил — перрон.

Счастье — это провернуть замок и сказать «я дома»,
Счастье — это понимать, что любима, ценна, влекома,
Счастье — это прижаться к кому — то во время грома,
Знакомо?

Куда не ступала нога человека, там еще жить можно. Цивилизация там, где никого нет.

Ну посмотри: дышать опасно, летать рискованно, есть чревато, словом, специалисты жить не рекомендуют.

У врачей и милиции и так дел по горло. И те и другие доискиваются: отчего люди умирают? А надо выяснить: почему люди еще живут?

Когда мне было лет тринадцать — четырнадцать, казалось, что люди, которым за тридцать, где-то по ту сторону горизонта... И непонятно, чем занимаются, поскольку жизни там вроде бы уже нет! Но с возрастом эта линия горизонта все время отодвигается, отодвигается... Все продолжается, но по-другому.

Мы жаждем нового и боимся потерять старое. В одну руку не взять два предмета, одной ногой не вступить в два места, но, если покопаться, мы всегда стремимся к этому, — не отсюда ли обряды прощания с их объятиями, слезами и тоской?

Может, это и нормально,
Может, так и быть должно:
Все, что было аморально,
Стало не аморально.
Перестроиться не сложно,
Только вот ведь в чем беда:
Перестроить можно рожу,
Ну а душу — никогда.