Если Микеланджело был такой, бля, умный, то почему он умер?

Во внешнем мире, рассказывал он, нет подлинной тишины. Не искусственной тишины, когда ты затыкаешь уши и не слышишь вообще ничего, кроме ударов собственного сердца, а настоящей тишины снаружи.

Не важно, делаешь ли ты что-то. Если никто не замечает, твоя жизнь равна одному большому нулю. Ноль. Ничто.

Мы ностальгируем по тому, что сами выбрасываем на помойку — и всё потому, что боимся развиваться. Взрослеть, меняться, сбрасывать вес, создавать себя заново. Приспосабливаться. Адаптироваться.

И если бы Иисус Христос умер от передозировки барбитуратов, один, на полу в ванной, вознесся бы Он на Небеса или нет?

Сегодня — самый поганый день из всех, что тебе остались.

Это выход сексуальной энергии, говорит она мне. Это совершенно естественно. Ты находишь то, что хочешь. Ты следуешь за ним. Ты хватаешь его и делаешь своим собственным. После этого ты это выбрасываешь.

Весь мир – это катастрофа, которая ждёт своего часа, чтобы случиться.

Только наркотики и смерть позволяют увидеть что-то новое, причём смерть чрезмерно контролируется.

Если меня убьют прямо сейчас, это будет как дуновение весны...

Если никто на тебя не смотрит, то с тем же успехом можно и дома сидеть. Потихонечку мастурбировать и смотреть телевизор.

Нет, я не сумасшедший, я просто хочу получить доказательства, что смерть — это еще не конец. Даже если обезумевшие зомби схватят меня в темном зале однажды ночью, даже если они разорвут меня на части, все равно это будет не абсолютный конец. Все равно будет какое-то утешение.

Нам все равно плохо, всем вместе.

Люди всегда готовы поверить в противоположность того, что ты им говоришь.