Удивительно, как легко отказываешься от того, с чем вчера, думалось, невозможно расстаться.
— А я-то в первый вечер вообразил, что ты беспомощна и беззащитна.
— Я такая и есть.
— Мы все такие. И все же обходимся без помощи и без зашиты.
Уж мы такие! Ужасно боимся собственных чувств. А когда они возникают — готовы считать себя обманщиками.
— Вот ваша книга о Швейцарии. Ее немножко подмочило дождем. Чуть было не потерял, а потом нашел и спас.
— Могли и не спасать. Мечты спасать не нужно.
— Нет, нужно. А что же еще?
— Веру. Мечты придут опять.
Иной раз, когда тишина кричит, приходится заглушать её самым громким, что у тебя есть.
Отчаяние охватило их, и одновременно ливнем нахлынула нестерпимая нежность, но ей нельзя было поддаться. Они чувствовали, что стоит только впустить ее, и она разорвет их на части.
Иногда удаётся спросить себя, только когда спросишь другого.
— ... Нет, приятель, толстым женщинам не надо реветь...
(...)
— Почему?
— Не идут им слёзы. Не подходят к их пышным формам. Толстые женщины должны хохотать.
Просто счастливы нынче только коровы. А может быть, и они нет. Может быть, только камни.
Обычно считают, что убийца всегда и всюду должен быть убийцей и ничем иным. Но ведь даже если он только время от времени и только частицей своего существа является убийцей, то и этого достаточно, чтобы сеять вокруг себя ужасные бедствия...
... Гиена всегда остается гиеной. Человек многообразнее.
Храбр тот, кто имеет возможность защищаться. Всё остальное — бахвальство.
Они нас учат. Все время учат. Днем — та липа, сейчас — вот это дерево. Они продолжают расти и дают листья и цветы, и даже когда они растерзаны, какая-то их часть продолжает жить, если хоть один корень еще держится за землю. Они непрестанно учат нас и они не горюют, не жалеют самих себя.
Слова таяли в сумраке, они утратили свой смысл, а то, что было полно смысла, жило без слов, и о нем невозможно было говорить.
Ничего — это тоже что-то, верно?
... в тылу война совсем иная... На фронте каждому приходится бояться только за себя; если у кого брат в этой же роте, так и то уж много. А здесь у каждого семья, и стреляют, значит, не только в него: стреляют в одного, а отзывается у всех. Это двойная, тройная и даже десятикратная война.
Раньше мы поднимали глаза к небу, чтобы молиться. А теперь — поднимаем, чтобы проклинать.
Нет вашей любимой цитаты из "Эрих Мария Ремарк. Время жить и время умирать"?
Добавить цитату