Франц Вертфоллен. Сцены семейной жизни

Любовь, Нора, не падает с неба. Её не заключают на небесах, она – не судьба. В любви очень четкие математические законы. Невозможно любить уродов. Уроды живут с уродами, потому что не колют друг другу глаз. Уроды цепляются за уродов, потому что – гордыня, страхи, ***ня про одиночество. Потому что – а с кем еще? Кто еще тебя вот такого урода будет терпеть, если не этот урод, с которым вы якобы чуть подпритерлись. Уроды цепляют уродов, живут в сраче – физическом и душевном. И обеспечивают друг другу верные порции страданий, заслуженные порции. Но это всё не любовь. Это цирк уродов.

— Я хочу, чтоб ты собралась и трезво, желательно по пунктам, перечислила, в чем твоя проблема.
— Вертфоллен, я ваша жена, а не адъютант, вы уверены, что вы не путаете эти понятия?
— Ну, видно, вы такая жена, что у меня секса с мозгом Хайнриха и то больше, чем с вами.
— Если вы так же, извините, выносите ему мозг, пренесчастный Хайнрих.
— Нора...
Голова упорно не поднималась со спинки.
— ... кончайте, пожалуйста, упражняться в грошовом остроумии. В чем ваша проблема?

НОРА: А зачем вы женились на идиотке?
ФРАНЦ: Я женился не на идиотке. Я женился на девушке с хорошим вкусом, явно умнее
среднего, пусть еще не совсем проснувшейся, говорившей мне на колокольне в Вероне, что
будь я германским рабом в Древнем Риме и закончи я головой на пике, ей бы и жить не надо было. А вот за кого выходили вы?
НОРА: Я не знаю.
ФРАНЦ: Вы всегда так легкомысленно подбираете мужей?

НОРА: Ты абсолютно не любишь меня.
ФРАНЦ: А даже если и так.
НОРА: Что?!
ФРАНЦ: Даже если и так, Элеонора, разве вопрос брака, это любят ли меня? Разве главный
вопрос брака в этом? Разве это не «люблю ли я?».

НОРА: Так я даже переживала, что ничего... то есть... ну что, ничего и не происходит.
ФРАНЦ: Я вас за руку просто брал, вы гусиной кожей покрывались. Вы себя после ужина тогда видели? «Спокойной ночи, Но...» «Спокойной!» Тыщ! Вы буквально мне перед носом дверь захлопнули.
НОРА: Конечно. Я же волно... Франц, у меня не было столь разнообразной
интимной жизни до вас. У меня её вообще не было, если вы не заметили.
ФРАНЦ: Ну, вы переживали зря. Сдерживаться было непросто.

Когда вы подошли ко мне на свадьбе, у меня было ощущение, что я падаю. Что я лечу в какую-то нору, или черную дыру, которой не будет дна. И всё так странно. Такое зазеркалье. Всё так страньше и страньше. И радостнее. Всё – свежо. Но страшно. С вами с первых секунд было страшно. До мурашек. Вот с вами я волновалась. После Альбертины, на следующий день мы поехали смотреть римские развалины, помните? Ты сказал, заедешь с утра, но не сказал во сколько. Я встала собираться в шесть. Я в жизни не пробовала столько причесок. И это так глупо! Это же развалины, я только выходя, поняла уже, что все равно буду в шляпе. Какой ты был красивый! Когда ты так прямо вбежал на стену, чуть покачнулся из-за поехавшего кирпича, и такой тоненький, легкий, твердый. Прямо скульптура. Древнеримское божество. Вакх. И это так страшно. Я помню, у меня было такое – «ах»! И взрыв… притяжения. И ужас. Не знаю, почему ужас. Просто. Как ты улыбаешься! Как ты улыбался тогда! Я так боялась тебе наскучить. Помню, я думала – я самое скучное существо на Земле. До того дня я никогда не задумывалась – скучна я, нет. А в твоем кабриолете, я думала: боже мой! Я же совсем не остроумна. Он скучает со мной!

В воздухе висела несформулированная плотная масса из понимания, насколько люди пусты.
Три крохотных слова, которые ничего не значат, если не прожиты.
И вот именно – эти двуногие не проживают совсем ничего.
Страусы не вкапываются головой в песок, и уж тем более не стучат ей о бетон в шоке, эти повадки страусам придумали люди. По образу и подобию своему.