Одна про­стая ис­ти­на, ко­то­рую по­вто­ря­ют так же ча­сто, как иг­но­ри­ру­ют, за­клю­ча­ет­ся в том, что если вы го­во­ри­те ре­бен­ку, что у него все по­лу­чит­ся или, на­обо­рот, го­во­ри­те, что у него не по­лу­чит­ся ни­че­го, то все имен­но так и бу­дет.

Од­на­жды его спро­си­ли, есть ли та­кой вид спор­та, ко­то­рый ему не нра­вит­ся, и он от­ве­тил: «По­ли­ти­ка. Пора пре­кра­тить по­ка­зы­вать по те­ли­ку эту дрянь».

Ку­ри­ла Ра­мо­на, а от рака умер Холь­гер. «Не бо­лезнь, а сплош­ная иро­ния», — без­за­бот­но го­во­рил Холь­гер.

Спорт увлекает нас ещё и потому, что напоминает нам какие мы маленькие, и делает нас больше.

Единственное, чего ей хотелось, — чтобы в сутках было сорок восемь часов. Впрочем, она не жадная. Пусть будет хотя бы тридцать шесть.

— По­че­му ты не лю­бишь хок­ке­и­стов? — спро­сил Ке­вин.
— По­то­му что вы не бле­ще­те умом, — от­ве­ти­ла Мая.
— Что ты име­ешь в виду?
— За­щи­ту для паха вы изоб­ре­ли на семь­де­сят лет рань­ше, чем шлем.
— У нас свои при­о­ри­те­ты, — улыб­нул­ся он.

Одно из са­мых ужас­ных свойств горя — в том, что если ты не го­рю­ешь, то чув­ству­ешь себя эго­и­стом.

Шут­ка силь­ная вещь — она спо­соб­на вве­сти тебя в некий круг и спо­соб­на ис­клю­чить. Про­ве­сти чер­ту меж­ду «нами» и «ними».

Един­ствен­ное, чего Мира все­гда же­ла­ла сво­им де­тям, — это здо­ро­вья, за­щи­щен­но­сти и луч­ше­го дру­га.
То­гда мож­но пе­ре­жить все. По­чти.

Люди взрослеют так неумолимо быстро.

Нена­висть бы­ва­ет весь­ма вдох­нов­ля­ю­щим чув­ством. Мир пе­ре­ста­ет быть непо­нят­ным и пу­га­ю­щим, если раз­де­лить всех на дру­зей и вра­гов, на сво­их и чу­жих, хо­ро­ших и пло­хих. Са­мый про­стой спо­соб объ­еди­нить груп­пу — во­все не лю­бовь, по­то­му что лю­бовь — это труд­но, лю­бовь тре­бо­ва­тель­на. А нена­висть — это про­сто.

Как лег­ко убе­дить друг дру­га пе­ре­стать ви­деть в че­ло­ве­ке че­ло­ве­ка.