Не будем спешить с выводами, пока не наберем достаточно фактов. Нет ничего постыдного в том, чтобы признаться: «Мы пока ни в чем не уверены».
Мы создали всемирную цивилизацию, ключевые элементы которой — транспорт, связь, производство, сельское хозяйство, медицина, образование, развлечения, экология и даже выборы, основной механизм демократии — полностью зависят от науки и технологии. А еще мы устроили так, чтобы никто не мог разобраться в этой науке и технологии. Прямой путь к катастрофе. Сколько-то еще мы так протянем, но рано или поздно горючая смесь невежества и могущества взорвется прямо у нас под носом.
Когда доходишь до всего сам, пусть ты последним на Земле додумался, — этого ты никогда не забудешь.
Очевидный факт на маленькой нашей измученной планете: пытки, голод, преступная безответственность правительства гораздо шире распространены в тиранических государствах, нежели в демократических. Почему? Потому что тираны не боятся, что их за дурные дела сместят, а демократические власти вынуждены править с оглядкой.
В мире, одержимом демонами, где нас хранит лишь наше человеческое достоинство, научный метод и Билль о правах — вот и все, что отделяет нас от всеокутывающей тьмы.
Разумеется, теорию Дарвина можно вывернуть наизнанку и подло ею злоупотребить: бароны-разбойники XIX в. резали друг другу глотки, оправдываясь социальным дарвинизмом, нацисты и прочие расисты подводят формулу «выживания сильнейшего» под акты геноцида. Но не Дарвин породил Рокфеллера и Гитлера. Алчность, индустриальная революция, система свободного предпринимательства, коррупция власти — пожалуй, этого достаточно для объяснения некоторых явлений капитализма XIX в. Этноцентризм, ксенофобия, социальная иерархия, застарелый германский антисемитизм, последствия Версальского договора, система воспитания детей в Германии, инфляция и Великая депрессия — и Гитлер приходит к власти. Все это вполне могло произойти и без Дарвина. Современный же дарвинизм выяснил, что ключом к выживанию могут быть и куда менее агрессивные качества (то-то огорчение для баронов и фюреров): альтруизм, разумность, сострадание.
Порой ученых попрекают дурными последствиями их открытий, а порой изгоняют как раз за то, что они пытались предупредить об этих последствиях.
Книги сопровождают нас повсюду. Они терпеливы, согласны подождать, если мы что-то не сразу уразумеем, позволяют многократно возвращаться к трудным местам, не критикуют. Книги — ключ к пониманию мира и жизни в демократическом обществе.
Обязанности скептика сопряжены с риском. Скептицизм бросает вызов традиционным институтам. Если приучить с скептическому мышлению всех, в том числе старшеклассников, вряд ли они ограничатся разоблачением НЛО, рекламы аспирина и духов в возрасте 35 000 лет. Они начнут предъявлять требования экономическим, социальным, политическим и религиозным структурам. Они, того и гляди, бросят вызов тем, кто у власти. И что тогда?
История учит (и это один из самых печальных ее уроков): если нам достаточно долго морочат голову, мы уже не замечаем этого и отказываемся видеть доказательства того, что наша вера ложна. Нас больше не интересует истина. Мы полностью поддались обману, и слишком больно признаваться, даже самим себе, что мы попались.
Обязанность историка — всеми силами восстанавливать истинную последовательность событий, какой бы постыдной или неприятной ни была эта реальность. Историки учатся подавлять естественное негодование из-за обид, причиненных их народу, и признавать, где следует, преступления и жестокости своих вождей. Возмущенные возгласы «патриотов» — для них часть профессионального риска. Они сознают, что любой отчет о событиях проходит сквозь фильтр человеческой предвзятости, что и у них имеются предрассудки и пристрастия.
При полном контроле над СМИ и полицией, оказывается вполне возможно переписать воспоминания сотен миллионов людей — на это потребуется всего лишь одно поколение.