Максим Горький. Жизнь Клима Самгина

А может быть, прав Толстой: отвернись от всего и гляди в угол. Но — если отвернёшься от лучшего в себе, а?

Ночная птица — это я, актёр. Актёры и женщины живут только ночью.

В Петербурге — сон тяжелее; в сырых местах сон всегда тяжел. И сновидения в Петербурге — особенные, такого страшного, как там, в Орле — не приснится.

Да — был ли мальчик-то, может, мальчика-то и не было?

Шли по Невскому два обывателя, и один другому сказал:
— Эх, дурак!
Подошел к ним полицейский:
— Пожалуйте в участок.
— За что?
— За оскорбление его величества.
— Да — ты, брат, с ума сошёл? Это я приятеля обругал!
— Прошу не сопротивляться. Всем известно, кто у нас дурак!

Лидия любила, закрыв глаза, неутолимо, но безрадостно и нахмурясь. Сердитая складка разрезала ее высокий лоб, она уклонялась от поцелуев, крепко сжимая губы, отворачивая лицо в сторону.
<...>
- И это — всё? Для всех — одно: для поэтов, извозчиков, собак?
— Послушай,  — говорил Клим.  — Ты — декадентка. Это у тебя — болезненное…
— Но, Клим, не может же быть, чтоб это удовлетворяло тебя? Не может быть, чтоб ради этого погибали Ромео, Вертеры, Ортисы, Юлия и Манон!
— Я — не романтик,  — ворчал Самгин и повторял ей: — Это у тебя дегенеративное… Тогда она спрашивала:
— Я — жалкая, да? Мне чего-то не хватает? Скажи, чего у меня нет?
— Простоты,  — отвечал Самгин, не умея ответить иначе.
— Той, что у кошек?
Он не решился сказать ей: «Тем, что у кошек, ты обладаешь в избытке».

Либертэ, эгалитэ, а — баб в депутаты парламента не пускают, — ворчливо заметила Марина.