— Разве что тем, что оба происшествия странные. У Оскара не было причин совершать самоубийство. Даже император хвалил его службу в должности капитана стражи. Солдаты преклонялись перед ним. Он казался счастливым человеком.
— И что же? Ты не знаешь всего. Люди могут быть несчастными по многим причинам.
— Давай будем играть на что-нибудь другое.
Кестрел не убрала руку с крышки коробочки. Она снова задалась вопросом, что он мог предложить ей, что мог поставить, и ничего не смогла придумать.
Арин сказал:
— Если я выиграю, то задам вопрос, и ты ответишь на него.
Она ощутила нервную дрожь.
— Я могу солгать. Люди лгут.
— Я готов рискнуть этим.
— Я десять лет был рабом. Больше я им быть не намерен. Что ты думала сегодня в карете? Что все нормально, если я всегда буду бояться прикоснуться к тебе?
— Это не имеет никакого значения. Я не дура. Тебя продали мне, чтобы ты предал меня.
— Но я тебя не знал. Я не знал, насколько ты…
— Ты прав. Ты меня не знаешь. Ты чужой.
Он оперся рукой о дверь.
— А что с валорианскими детьми? — требовательно спросила Кестрел. — Как вы поступили с ними? Их тоже отравили?
— Нет, Кестрел, разумеется, нет. О них будут заботиться. Они будут жить в достатке. С нянями. Таков был план. Ты думаешь, мы — чудовища?
— Думаю, да.
— Прости меня, — сказал он. — Плут никогда не должен был стать для тебя угрозой. Тебя не должно даже быть в этом доме. Ты оказалась в этом положении, потому что я поставил тебя в него. Держу тебя здесь. Пожалуйста, прости меня.
Ее пальцы, тонкие и сильные, замерли.
Арин рискнул прикоснуться к ее ладони, и Кестрел не отняла.
«Я хочу выразить свою признательность», — сказала портниха.
«Я ее не заслуживаю», — ответил бог.
«Тем не менее, я хочу поблагодарить тебя».
Бог не ответил. Руки портнихи не шевельнулись.
Бог сказал: «Тогда сотки мне материю себя».
Портниха вложила свои руки в его. Она поцеловала бога, и тот унес ее.
— Одевайся, — сказал Арин.
— Выйди.
Он покачал головой:
— Я не буду смотреть.
— Правильно. Не будешь, потому что сейчас ты выйдешь.
— Я не могу оставить тебя одну.
— Не глупи. Что я могу сделать, в одиночку отвоевать город обратно, не выходя из своей гардеробной?
Арин провел рукой по волосам.
— Ты можешь убить себя.
Кестрел горько ответила:
— Я думала, по тому, как я позволила тебе и твоему другу распоряжаться мной, было понятно, что я хочу остаться в живых.
— Ты могла передумать.
— И как именно я смогу это провернуть?
— Например, повеситься на своем ремне для кинжала.
— Так забери его.
— Ты используешь одежду. Лосины.
Некоторые двери были для нее закрыты. Например, кухни. Раньше, в тот ужасный день, когда она говорила с Плутом у фонтана, было не так, но теперь, когда все знали, что Кестрел позволено ходить по дому, ее туда не впускали. В кухнях было слишком много ножей. Слишком много очагов.
Но в библиотеке и ее покоях всегда горел огонь, и Кестрел научилась, как развести его в любом другом месте. Что, если поджечь дом и надеяться бежать в суматохе?
Кестрел поняла его условие.
— Я могу это устроить.
— Я хочу иметь привилегии домашнего раба.
— Они твои.
— И право одному ходить в город. Время от времени.
— Чтобы встречаться с другом.
— На самом деле, с любимой.
Кестрел помедлила.
— Отлично, — сказала она, наконец.
— Бедняжка Амма, — сказала она, произнеся слово «мама» по-герански. — Рассказать тебе сказку, как ты рассказывала мне, когда я болела?
— Нет. Валорианцы — плохие рассказчики. Я знаю, о чем ты поведаешь: «Мы сражались. Мы победили. Конец».
— Думаю, у меня получилось бы что-нибудь получше.
Инэй тряхнула головой.
— Лучше признать то, что не можешь изменить, дитя.
— Ты можешь не считать меня своим другом, — сказала Кестрел Арину, — но я тебя своим считаю.
Нет вашей любимой цитаты из "Мари Руткоски. Поцелуй победителя"? Добавить цитату