Еле переставляя ноги, шаталась по улицам Пацкуаро без креста на шее, без буддийского Коня ветра, без звезды Астарты. Знала: Уэсера не любит тех, кто под защитой. Она открывается лишь открытым.
Под табачным предлогом вышла в сырую ночь. Посмотрела вверх и подмигнула художнику, который, зная всё наперёд, прятался за чесночной луной и рисовал.
Ты же знаешь, он не любит, когда нам хорошо, если ему плохо.
... с грустью глядеть на ребятишек, которые счастье лишь в ожидании, а на деле — тяжёлая ноша.
Пока я не выросла, Лион был моим лучшим другом.
Старому индейцу не нравилась грустная дочка — он знал, такой девушку никто не возьмёт замуж.
Представляла, как она будет разносить путникам в глиняных чашках тёплую цветочную воду; как женщины постелют им на земле солому, дадут по вышитому одеялу, а там ночь… и всё может случиться. Всё может случиться, когда рядом Тот самый.
Был эксперимент: студенты, которых прервали на решении задачи, не прекращали о ней думать. Те же, которые решили задачу, сразу о ней забыли. Тогда я догадалась: мы не закончили… Мы не закончили всё как надо.
Дороги — они каждому необходимы.
Время в дороге растягивается, оно обманно. Кто идёт, не считает часы, не гонит годы.
Я был сиротой, потому мне ничего не оставалось, как отправить себя в дороги. Только с них меня и не гнали.
— Дом всегда там, где мы, — сказал Робин, глядя на старшую дочь.
— Пойдём со мной, я угощу тебя.
— С чего это? — спросил парень.
Я знал, что голоду не нужны аргументы, потому двинулся в сторону своего отеля.
Плутарх зашагал со мной рядом.
Стоит заразиться ленью — её за всю жизнь не излечишь.
Как-то раз на траве, под лимонным деревом, Свеин гладил пальцы Агаты, а она улыбалась, как улыбаются девушки, которым совсем неплохо в родительском доме и пока никуда не хочется.
Рамон остался. Длинная на часах бежала, толстая ползла за ней, а чиновники хлопали папками: не знали, как выманить упрямого старика. Однажды утром мы увидели с высоты, как наш Сан-Луис становится дном. Поднималась вода. «Что с Рамоном?» — спрашивали мы у трусливого народца в галстуках и пиджаках. Те отмахивались: «Да помер он. Живите спокойно уже». Но спокойно нам не жилось: на затопленной церкви всё так же звонили колокола. Только теперь не к службе, а по ночам.