Не годится человеку вкушать от дерева познания добра и зла.

И все затихло. Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то взрагивая, они хлопотливо о чем-то радостном, но таинственном перешептовались между собой.

Да, да, вот они, те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество, — как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными. И все это так просто, бледно и грубо при свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня.

Кто же это, наконец, убивал его, Пьера, со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? И Пьер чувствовал, что это был никто. Порядок какой-то убивал его, Пьера, уничтожал его.

Да и не время рассуждать, а нужно действовать: война в России! Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтобы увезти жен, детей! Мы — русские и не пожалеем своей крови для защиты веры, престола и отечества.

— Господа — будем действовать, время всего дороже!..
— Да всего дороже... царское слово!..

Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы служить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли.

Сойдутся завтра, перебьют десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны. Как бог оттуда смотрит и слушает их!

Не думай, что горе сделали люди. Люди — орудие его (указывет вверх). Ежели тебе кажется, что кто-нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права наказывать.

Ну, и пускай такой-то обокрал государство и царя, а государство и царь воздают ему почести.

... Что и она, рукой прекрасной
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя.
Я хочу попробовать опять петь.