Се Лянь протянул руку и легонько прикоснулся к рисунку.
Прикосновение вышло вовсе не таким заметным, подобно дуновению свежего ветра, не более. Но юноша вдруг оторвал голову от коленей, его израненное лицо даже просветлело на миг:

— Это ты?

Фэн Синь изумился:

— И почему паренёк такой шустрый?
Му Цин произнёс:

— Уходим.

Се Лянь мягко кивнул и уже развернулся, чтобы уйти, но юноша ринулся к краю постамента, его дыхание даже сбилось немного:

— Я знаю, что это ты! Ваше Высочество, не уходи, я хочу тебе сказать!

Троица тут же застыла. Юноша, кажется, ужасно волновался, он крепко сжал кулаки:

— Пускай… твои храмы сожжены, но… не нужно печалиться. Впредь я построю для тебя ещё больше, величественнее, роскошнее, таких, с которыми ничьи храмы не сравнятся. Никто с тобой не сравнится. Я непременно это сделаю!

— …

Троица молчала, не в силах подобрать слова.
Юноша выглядел плачевно: в драных лохмотьях, с ног до головы покрытый грязью, с окровавленным распухшим лицом. Но при этом говорил он столь вдохновленно и решительно, что становилось и смешно, и горько, слушателей посетили крайне противоречивые переживания. Будто бы боясь, что его слова не достигнут ушей принца, юноша сложил ладони у рта и закричал, обращаясь к картине над постаментом:

— Ваше Высочество! Ты слышишь? В моём сердце ты — божество! Ты — единственное божество, ты — истинное божество! Ты слышишь?!

Он так надрывно кричал, что вся гора Тайцан отозвалась эхом:

Ты слышишь?!

Схватив Лазурного Демона за голову одной рукой, он с силой отбил её вперёд, будто надувной мяч, и спросил:

— А ты, мать его, кто такой, чтобы передо мной дерзить, смерти не боишься?

Раздался оглушительный удар, и перед роскошной кушеткой в воздух взвились клубы пыли, песка и камней. Се Лянь заслонил малыша от пары мелких камешков, а когда пыль рассеялась, обнаружил, что Ци Жун исчез. Только присмотревшись, понял — нет, не исчез. Просто Хуа Чэн одним ударом вбил его глубоко в землю.

Юноша выпрямился и протёр глаза, словно старательно пытался удержать тот силуэт, что появился на мгновение и сразу исчез. Се Лянь же закрыл глаза и, спустя долгое время, сказал:

— Забудь.

Ответ наконец прозвучал, но оказался таким… Взгляд юноши вначале просветлел, уголки губ потянулись вверх, но потом он замер, изгиб на губах вновь вытянулся в прямую:

— Что?... Что забыть?

Се Лянь вздохнул и снова мягко произнёс:

— Забудь.

Юноша застыл в молчании. Се Лянь же проговорил, обращаясь больше к самому себе:

— Полно. Всё равно очень скоро никто не вспомнит обо мне.

После этой фразы юноша широко раскрыл глаза, по щеке беззвучно скатилась дорожка слёз, оставляя за собой бледный след. Юноша нервно сглотнул и проговорил:

— Я…

<...> Троица спустилась с постамента и направилась к выходу из полуразрушенного зала. Ночной ветер ударил в лицо, Се Лянь покачал головой.
Он всё ещё был небожителем и, по правде говоря, не мог ощутить «холода». Но в эту минуту он почувствовал настоящий, пробирающий до костей мороз.　
Неожиданно до них донеслось тихое бормотание юноши, которого они оставили в храме:

— Я не забуду.

Он совершенно точно не мог видеть Се Ляня и его спутников, однако, безошибочно определив направление, бросился к выходу и закричал, обращаясь к их спинам:

— Я не забуду!

Трое обернулись и увидели, как горят в темноте глаза мальчишки — ярко, будто смотрят в самое сердце. Его лицо, покрытое ранами, излучало одновременно и гнев, и печаль, и радость, и безумие.
Сквозь хлынувшие слёзы он повторил:

— Я не забуду.

Я никогда тебя не забуду!!!

Видя, что тот по-прежнему полон враждебности и не собирается опускать лук, Ши Цинсюань тяжко вздохнул и внезапно толкнулся в его плечо.

В тот же миг на лице Фэн Синя отразился в десять тысяч раз более неописуемый ужас, чем если бы он увидел самое страшное привидение. Небожитель громко заголосил, луч духовной силы в его правой руке мгновенно испарился, намерение сражаться потерпело полнейший крах. Он с побледневшим как у тяжелораненого лицом разразился бранной тирадой, а когда поток ругательств иссяк, срывающимся голосом воскликнул:

— Мать твою! Ты что творишь!!!!

Всё дело в том, что Ши Цинсюань коснулся его руки, в которой была зажата стрела, ничем иным как грудью. И, судя по всему, это прикосновение не на шутку напугало Фэн Синя. По Ши Цинсюаню же совершенно нельзя было сказать, какую неприличную шалость он только что совершил.