Штирлиц ел картошку в мундире. Война кончилась, и он не боялся его запачкать.

Иногда судьба так лезет из кожи вон, лишь бы уязвить побольнее, что поневоле Ваня задумался, стоит ли сопротивляться.

– Хочу вывернуть мир наизнанку. Хочу быть везде, когда тут! Хочу бесконечный двадцать пятый час. – Румянец играл у неё на щеках. Серёжка на солнце блеснула голубыми искрами. – А ты чего хочешь?
– Хочу взрослеть понарошку, – облизнул губы Ваня.

Штирлиц оглянулся, хвоста не было. «Оторвался», — подумал Штирлиц.

– Видел солнечное сплетение? Это я сплёл! – заявил Ваня, улыбаясь.
– А великий каньон видел американский? Это я расширил!

Казалось, что он крутится в бесконечно длинном дне, в конце которого неизбежно наступают сумерки, но ночь никогда не приходит. Следом за сумерками, едва солнце касается горизонта, оно тут же, как мяч, подпрыгивает назад в небо. Всё начинается по кругу.

– Ты знаешь, что у Давида, которого да Винчи слепил, косоглазие? – обратилась Вика к Ване.
– Это что же, да Винчи облажался?
– Это специально, для иллюзии. С какой бы ты стороны на Давида ни посмотрел, он всегда выглядит идеально. Ты никогда не сможешь поймать его взгляд.

Они шли заснеженным полем, утопая в невесомом снегу. И Ваня не мог отделаться от ощущения, что снег и не снег вовсе, а пух и небо будто не звёздное, а просто купол из чёрной эмали с белыми точками. И луна, конечно, не спутник, а глаз.

– Ты что делаешь? – спросил Ваня вяло.
– Молюсь.
– Молись сильнее, мне страшно.

Когда бог приходит, он не обеспечивает комфорт принимающей стороне.

Ну хорошо, пришло время всё забыть и проститься… или всё простить и забыться. В зависимости от последовательности, кому как удобно…