Роберт Хайнлайн. Дверь в лето

Слепое обожание делает мужчину идиотом.

Инфляция заложена в любую государственную систему еще при ее возникновении.

А по понедельникам я люблю, чтобы голова немножко гудела: помогает вспомнить, какой это день недели.

Той зимой Пит взял за правило подходить к своей двери, обнюхивать её — и поворачивать обратно. Его видите ли, не устраивало противное белое вещество, покрывающее землю и всё вокруг. Он принимался приставать ко мне, чтобы я открыл ему человечью дверь, ибо был убеждён: хоть одна из дверей да должна открываться в лето. Поэтому всякий раз мне приходилось обходить вместе с ним все одиннадцать дверей и приоткрывать их по очереди, дабы он убедился, что за каждой из них та же зима. И с каждым его разочарованием росло его недовольство мною.
... когда он возвращался, льдинки на лапах стучали по полу, словно башмаки на деревянной подошве. Он свирепо посматривал на меня и отказывался мурлыкать, пока не слизывал льдинки, после чего милостиво прощал меня — до следующего раза. Но он никогда не прекращал искать Дверь в Лето.

Назло всем нытикам, романтикам, узколобым мир постоянно совершенствуется с помощью человеческого разума, улучшающего окружающую среду… используя инструменты… здравый смысл и достижения науки и техники.
А длинноволосых хулителей, которые не могут ни гвоздя вбить, ни логарифмической линейкой пользоваться, я бы посадил на платформу профессора Твишела и спровадил назад, в двенадцатое столетие, — пусть там наслаждаются.

... чем больше законов, тем больше жуликов.

Когда тебе всего одиннадцать, тридцать лет — это не просто «надолго». Это — навсегда.

Кто может узнать, что происходит в детской душе?

Если чего-то нельзя измерить, так это уже не наука.

Он принялся излагать мне математическое обоснование теории времени и темпоральных перемещений (он никогда не употреблял выражение «путешествие во времени»), но записывать запретил. Впрочем, в записях и так не было бы смысла, ибо каждое обоснование он предварял словами: «Таким образом, очевидно, что...» — и переходил к вещам, очевидным только для него и Господа Бога, но ни для кого больше.

Ну, за прекрасных дам, Пит. Чем больше их встречаешь, тем легче забываешь!

Да и я не рискнул бы трогать его, когда он воет, без предварительных «переговоров»: когда кот нервничает, с ним надо обращаться, как с гремучей ртутью.

Кот — не собака, его в чужие руки не отдашь.

Кошачий протокол гораздо строже дипломатического — в его основе чувство собственного достоинства и взаимное уважение.

Изрядную часть своей жизни я провел, открывая различным котам различные двери. Однажды я прикинул, что за свою историю человечество употребило на это занятие ни много, ни мало, как девятьсот семьдесят восемь человеко-часов.