Это надо записать. Это надо записать... Он был средних лет — таким мысленно представлялся себе с умной прерывистостью. Темнота погружала его в мягкую баюкающую ткань размышлений о самом себе. Он любил думать о самом себе в третьем лице и слегка иронично, чуть-чуть грустно, очень мудро. Он был добрый. Душа его, замкнутая в скорлупу прожитой им жизни, была отягощена морщинами воспоминаний, старых привязанностей. Он силился быть добрым со всеми. Это было невозможно. Завязывал новые узлы, не распутывая старых. Поклажа набухала, громоздко давила на плечи и нести ее было непосильно, бросить не хватало злости.
Сентиментального хотелось. Чего-нибудь сентиментального. Какая-нибудь песня без слов сошла бы. Хотелось чтобы вновь вошли в моду папиросы север или длинные локоны, чтобы говорили я люблю вас и при этом заикались. Дуновение ветерка от дальнего смеха, гулких ночных шагов по тротуару, неясных предчувствий, любви. Или нет, не любви. Любовь слишком определенная. Казалось, витиеватость ваших замыслов, хмурые взоры и многозначительность улыбок, недосказанность многословности, где вы лжете. Нет, но я не могу выразить истину словами. Она здесь, рядом. Достоверна как желток в белке. Желток в белке. Она здесь, рядом. Достоверна как желток в белке.
Девочки, девочки делайте реверансы. Мальчики, наклоняйте быстрым поклоном подбородка к груди и щелкайте пятками. Улыбайтесь вежливо и нагло. Потупляйте скромные взоры, таитесь, лелейте свою грезу, грезу о джунглях, лилиях, нежных певицах, танцовщицах, восточных загадочных принцах. И разрывайте, разрывайте шуршащий шелк и кончиками пальцев едва притрагивайтесь к вздрагивающей коже. Вспоминайте, потом вспоминайте. Когда вас спрашивают о чем вы думаете, отвечайте холодно: ни о чем. Недосказанность многословности.