Я просыпаюсь один, в наполненном тишиной доме. Отсутствующий звук играющих детей напоминает тёмную могилу, которая призывает меня спуститься в землю, туда, где можно найти лишь трупы. Неважно! Мои дети зовут меня, и я их не брошу. Я найду их.
Что, если бы они могли стоять прямо и ходить, как люди? Что, если бы мы приручили этих животных? Стали бы они слагать песни? Искать Бога?
Я их видел и прямо заявляю: нет. Не стали бы. Но они с радостью приняли Бога, которого им навязали, и стали ему молиться. Тогда я понял, что они ничем не отделяются от масс, от толпы. Они такие же, как мы.
Бесповоротно пройдя этот мыслительный рубеж, я понимаю, что мы тоже закованы в цепи и должны обрести свободу. Чтобы освободить человека, мы режем его. Чтобы пересечь великий предел эволюции, его необходимо сначала провести по земле.
Я помню, как мы сидели здесь, одетые в черное, мы оплакивали и молились, склонив головы. Как же я тогда ненавидел Бога, как я отвергал Его. Если это наш Бог, эта свинья, который отнимает у меня жену, то я отказываюсь принять его объятия. Я вырежу нового Бога для нас всех. Какое сумасшествие, я был таким дураком. Если бы весь этот богохульный бред оставался внутри меня, я был бы обречен. Но даже здесь я чувствую пульсацию машины подо мной, и я знаю, что мой путь ждет меня...
Я стоял по колено в грязи, полной костей, и легкие мои наполнялись горчичным газом. Я видел, как пали два брата. Я возлежал вместе со священными войнами и согрешил с осенними ливнями. Я рыл траншеи, я убивал диссидентов в вечной мерзлоте и морил голодом целые народы во имя веры.
Тень ребёнка отпечаталась на стене. И целый храм из черепов возник в джунглях.
Невинные... невинные, Мандус. Попранные и обиженные, и отравленные газом, и зарезанные, и побитые, и убитые, и порабощенные!
Вот он, ваш грядущий век! Они сожрут их, Мандус! Они сделают из вас свиней, они вонзят свои клыки в ваши рёбра, и они сожрут ваши сердца!
Теперь я понимаю, что моя боязнь грязи идет от болезни, которую я подхватил в затерянных в джунглях храмах. Их чистота, отсутствие мерзких следов человека впечатались в мою душу, оставили меня беззащитным перед тем, что я вижу здесь.
Страх. Вот, что удерживает нас на месте. И величайший из всех — страх плоти, ее тлена. Я болен, моему телу конец. Но я построю машины, которые удержат чуму и исцелят нас всех.
Грядет новый век.
Сопя, в ночи придёт к тебе под дверь
В переднике до самых до копыт.
Глаза сверкают синевой и локоны белы,
Как мёрзлая рука в снегу посредь зимы.
Как мёрзлая рука посредь зимы.
И будет яблоки просить через открытое окно,
Лицо скрывая, но пронизывая взглядом.
Коль завлечет тебя изгиб её груди,
Тебя похитит, сердце вырвет и сожрёт.
Похитит, сердце вырвет и сожрёт.
А потому послушным будь весь год, дружок, -
Вдруг Салли в ночь по яблоки придёт.
Коли не знаешь, кто снаружи, дверь не трожь.
Отца послушайся и дома посиди
Иначе к Салли на зуб
И в утробу попадёшь.
Я лежал там и смотрел, как умирает созданный мною Бог. В конце концов, когда мы заледенели, как камень, из которого было высечено его тело, когда почти весь свет погас, мы услышали, как в далёкой тишине люди-свиньи пели друг другу. Тогда погас свет, и мы лежали в этой глубине — а они ушли, и всё вдруг стихло. Такой тишины я никогда не знал...
И пока пыль опускалась на мои открытые глаза, и мы лежали вместе, соединённые навечно, я слышал над нами звуки перевернувшегося во сне города...
Прозвонил церковный колокол. И именно в тот момент был рождён новый век...
Мир — это машина! Машина для свиней, предназначенная лишь для их убоя.