Лежу и думаю: едва ли
вот этой белой простыней
того вчера не укрывали,
кто нынче вышел в мир иной.
И тихо капает из крана.
И жизнь, растрепана, как ***ь,
выходит как бы из тумана
и видит: тумбочка, кровать...
И я пытаюсь приподняться,
хочу в глаза ей поглядеть.
Взглянуть в глаза и – разрыдаться
и никогда не умереть.
1997
Я по листьям сухим не бродил
с сыном за руку, за облаками,
обретая покой, не следил,
не аллеями шел, а дворами. Только в песнях страдал и любил.
И права, вероятно, Ирина —
чьи-то книги читал, много пил
и не видел неделями сына. Так какого же черта даны
мне неведомой щедрой рукою
с облаками летящими сны,
с детским смехом, с опавшей листвою.
Есть два вида литературы: горизонтальная и вертикальная. Горизонтальная — это западная. Они пишут много, просто текст, полотно, в нем есть хорошие места, есть плохие. А есть вертикальная литература — это наша, русская, мы пишем, потом что-то вымарываем, что-то оставляем. И вот как раз мастерство — поэтом, «писакой» быть очень просто, а мастером стать очень сложно — мастерство заключается в том, чтобы из того, что ты сделал, оставить нужное или дописать что-то, но при этом не тронуть девственность этого вдохновения. Это самое главное.
Ночь, скамеечка и вино,
дребезжащий фонарь-кретин.
Расставаться хотели, но
так и шли вдоль сырых витрин.
И сентябрьских ценитель драм,
соглядатай чужих измен
сквозь стекло улыбался нам
нежно — английский манекен.
Вот и всё, это добрый знак
или злой — всё одно, дружок.
Кто ещё улыбнётся так
двум преступно влюблённым — Бог
или дьявол? — осенним двум,
под дождём, в городке пустом.
Ты запомни его костюм -
я хочу умереть в таком.
Август 1995.
Я по снам по твоим не ходил
и в толпе не казался,
не мерещился в сквере, где лил
дождь, верней — начинался
дождь (я вытяну эту строку,
а другой не замечу),
это блазнилось мне, дураку,
что вот-вот тебя встречу,
это ты мне являлась во сне,
(и меня заполняло
тихой нежностью), волосы мне
на висках поправляла.
В эту осень мне даже стихи
удавались отчасти
(но всегда не хватало строки
или рифмы — для счастья).
2000
Дай нищему на опохмелку денег.
Ты сам-то кто? Бродяга и бездельник,
дурак, игрок.
Не первой молодости нравящийся дамам,
давно небритый человек со шрамом,
сопляк, сынок.
Дай просто так и не проси молиться
за душу грешную — когда начнёт креститься,
останови.
... От одиночества, от злости, от обиды
на самого, с которым будем квиты, —
не из любви.
2000.
Особенно когда с работы,
идя, войдёшь в какой-то сквер,
идёшь и забываешь, что ты
очкарик, физик, инженер,
что жизнь скучна, а не кошмарна,
что полусвет отнюдь не мрак,
и начинаешь из Верхарна
Эмиля что-то просто так
о льдах, о холоде – губами
едва заметно шевеля,
с его заветными словами
своё мешая тра-ля-ля.
... Но это тра-ля-ля, дружище,
порой, как губы ни криви,
дороже жизни, смерти чище,
важнее веры и любви.