— Вообще-то я зову её Чуней, но по пачпорту она — Жозефина
(родители её — Лайма Даксхунд и Тауро Браун из Зеленого Города),
поэтому я часто ей говорю: Жозефина Тауровна,
зачем ты нассала в прихожей, и как это всё называется?
... Если честно, все смерти, чужие болезни, проводы
меня уже сильно достали — я чувствую себя исчервлённым.
Поэтому я собираюсь жить с Жозефиной Тауровной, с Чуней Петровной
в зелёном заснеженном городе, медленном как снеготаянье.
А когда настоящая смерть, как ветер, за ней придет,
и на большую просушку возьмет — как маленькую игрушку:
глупое тельце её, прохладные длинные уши,
трусливое сердце и голый горячий живот -
тогда — я лягу спать (впервые не с тобой)
и вдруг приснится мне: пустынная дорога,
собачий лай и одинокий вой -
и хитрая большая морда бога,
как сенбернар, склонится надо мной.
... а когда мы очнулись — уже наступила весна
и мы спали обнявшись, как две разноцветные гусеницы,
и сквозь наши горячие руки
бил любви равнодушный ток.
Чем дольше живёшь на этом свете, тем яснее понимаешь, что счастье — это то, что всегда с тобой. Мы просто забыли (я — забыл, ты — забыла, они — забыли, но вот я вспомнил теперь и не забуду уже никогда), что счастье — это почти как спички: что оно всегда с тобой — просто сейчас они завалились в карман или за подкладку. Но оно всё равно ЗДЕСЬ. И ни от кого не зависит. Ни от чужой любви, ни от нашей удачи, ни от нашего положения дел, ни от нашего не-одиночества. Оно — ПРОСТО ЕСТЬ. Даже если мы часто бываем несчастны. Это наш внутренний остов, скелет, состав крови, кальций в наших костях...
Вот так и живёшь — сначала Иваном-царевичем, потом Иван-дураком,
потом серым волком, волшебным помощником, потом Кащеем Бессмертным,
а потом — Бабой-Ягою,
а потом иван-чаем, всё забивая собой кругом,
растёшь, как сорняк у забора, с фиолетовой головою...