Солнечное утро — это время тихой радости. <...> Эти часы — не для спешки, не для суеты. Утро — время неторопливых, глубоких, золотых мыслей.

Я с детства испытываю своеобразное волнение перед свежим покровом снега... Точно вступаешь в какой-то новый мир, и всего тебя пронизывает радость открытия, первого соприкосновения с чем-то чистым, нетронутым, неоскверненным.

Луна затопила ночь безбрежным светом, и холмы стояли, окутанные белой лунной пылью. Деревья и земля застыли, иссушенные лунным сиянием, безмолвные и мёртвые.

...в его душе была стальная нить правдивости, и ложь, наткнувшись на нее с налету, ссекала себе голову.

Все мои раздумья были флюгерами на крыше здания, возведенного из тревог и сомнений.

Я все время слушаю. Потому и задумываюсь. Сначала слушаю, что люди говорят, а потом начинаю понимать, что они чувствуют. Я их все время слышу, я их чувствую; люди бьют крыльями, точно птицы, залетевшие на чердак. Кончится тем, что поломают они себе крылья о пыльные стекла, а на волю так и не вырвутся.

Внезапно он понял, что радость и грусть — части единого целого. Храбрость и страх — тоже неразрывны.

Как это иногда бывает — время вдруг на миг остановилось, замерло. И звон смолк, и движение прервалось, и длилось это много, много долгих мгновений.

Безумная мечта — и такая приятная.

Непризнанная правда способна человеку повредить хуже всякой лжи. Нужна большая храбрость, чтобы отстаивать правду, какую время наше не приемлет. За это карают, и карой обычно бывает распятие.

Море было его матерью, любовницей, богиней, которая властвовала над ним и требовала беззаветного служения.

Ещё в долине росли светлые колокольчики: кремовые, похожие на крохотные фонарики, хрупкие и стыдливые, они встречались очень редко, и в них было столько волшебства, что, найдя такое чудо, ребёнок радовался и гордился целый день.