Просыпаешься с сияющим кровоточащим фрагментом сна в руках.

...пока не израсходуют запасы остроумия, то есть запасы себя.

Я не знаю, как можно подвести итог жизни.
Я не знаю, как что-то такое огромное сложное и связанное со всем остальным вообще может закончиться и отделиться.

Все одутловатые, нервные, напуганные, с развившимся, вдобавок к прочим порокам, пороком сердца.

Но что бы ты сказал, если бы узнал, что умер? Думаю, ты удивился бы.
...
Ты удивился бы, а потом испугался бы за меня и стал бы меня утешать.
По ночам я лежу, думаю, как бы ты утешал меня.

Воспоминания, конечно, для меня невозможны, я не могу позволить себе отделиться от тебя настолько, чтобы «вспоминать тебя», наблюдать прошлого тебя уже извне.
Приступить к воспоминаниям значило бы признать поражение, значило бы признать, что тебя в самом деле может не быть в моем сейчас, что ты в каком-то смысле закончен.

Сквозь хороший текст всегда просвечивает другой текст!", — повторил он дважды, заходясь сухим кашлем. «Потому что всякий хороший текст, знаете ли, — призрак или беседа призраков.

В Аду страшнее всего будет вечная непрочность и несправедливость всего тобой переживаемого.