Происходящее лежало вне пределов судьбы, по которой она, как охотничья собака, шла верхним чутьем, ни о чем особенно не задумываясь.

Двор назначил нас с тобой друзьями-приятелями.

Но солнце не хотело нас подпускать. Оно искусно пряталось за тучками, потом подмигивало и снова скрывалось в облаках. Оно напоследок явило нам геенну ангины, шрамы на шкурах кашалотов, стилет стиля... И пропало насовсем.

Это – знак Господень: не каждому в жизни посюсторонней дано соединиться с ребром своим, некогда отторгнутым. Только так, познав гармонию целого, семьи, сведя прошлое с будущим, станешь ты мужчиною. Только так поймешь, сколь глубокие лакуны внутри тебя способна заполнить собою златовласая красавица....

Так речной человек вновь не получил ответа на главный вопрос своей жизни. Он, строго говоря, вообще ничего в ней не понял. И впоследствии умер.

Скорее схорониться в склеп постели. Не быть. Там, в плавнях полудремы, голубит покуда материнская утроба. Здесь сквозь жимолость уж брызжет-жжет божок-солнце. Будь! Вставай, гражданин! Так – слово сказано. Но не Бог.

...страшная высота степени кадоша предполагала и страшные же испытания для ищущего. Одному Богу было ведомо, что могло теперь явиться послу из непроницаемой тьмы глубочайшего подземелья, где бесстрастный поручитель оставил его в одиночестве.

Она — злюка, москвичка, интеллигентка.

То есть сколько-то свободы тебе перепадает и в империи – украсть, соврать, съехидничать. Эжопов язык. Кухонные революции: низвергай кого хочешь.
Потом свободно можешь настучать на вчерашних сонизвергателей. Свободно ведь могут и они на тебя.

Что еще нужно сделать, чтобы ты – пусть не полез себя защищать – хотя б пуганулся всерьез? Вот, вроде, бандитский ствол уж заткнут тебе в глотку. Чего ж тебе боле, добрый человек?

«Свобода» натрындела.

Над городом висела свистящая, иссасывающая тишина. Словно сам Космос взасос целовался с Москвой...

На плацу остался только фантомасно-зеленый Ленин с вурдалачьими оранжевыми глазками.