Безбородко выстроил себе дачу в Полюстрове; золотые купола Смольного ясно светились на другом берегу Невы, а здесь, на берегу полюстровском, были устроены мостки для купания. Безбородко часами просиживал на балконе, через подзорную трубу, подаренную ему адмиралом Грейгом, высматривая очередную жертву — помоложе и постройнее. Однажды высмотрел он через оптику фигуру идеального сложения, а длинные волосы невской наяды струились чёрной волною. Позвал лакея:
— Осип! Зови ту, которая с гривой.
Лакей убежал к мосткам. Вернулся смущённый:
— Не уговорить, хоть ты тресни.
— Да сказал ли ты, что денег не пожалею?
— Сказал. Только они не согласны идти, и всё тут.
— О, жестокая!  — воскликнул Безбородко.
— Жестокость, конечно, ужасная,  — согласился лакей.  — Потому как с волосами-то длинными сам дьякон купался...

Никита Иванович Рылеев, столичный обер-полицмейстер, был дурак очевидный. «Объявить домовладельцам с подпискою,  — указывал он,  — чтобы они заблаговременно, именно за три дни, извещали полицию  — у кого в доме имеет быть пожар». В книге Радищева, которую он разрешил печатать, Рылеев ничего не понял, а скорее всего, даже не прочел её. Не вник, наверное, и в эпиграф из «Телемахиды», от которого мороз по коже дерёт: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй…»