Умение слышать и понимать народ, видеть его насквозь, на всю глубину и действовать сообразно — уникальное и главное достоинство государства Путина. <...> В новой системе все институты подчинены основной задаче — доверительному общению и взаимодействию верховного правителя с гражданами. Различные ветви власти сходятся к личности лидера, считаясь ценностью не сами по себе, а лишь в той степени, в какой обеспечивают с ним связь. Кроме них, в обход формальных структур и элитных групп работают неформальные способы коммуникации. А когда глупость, отсталость или коррупция создают помехи в линиях связи с людьми, принимаются энергичные меры для восстановления слышимости. По существу же общество доверяет только первому лицу. В гордости ли, никогда никем не покорённого народа, тут дело, в желании ли спрямить пути правде, либо в чём-то ином, трудно сказать, но это факт, и факт не новый. <...> Было бы упрощением сводить тему к пресловутой «вере в доброго царя». Глубинный народ совсем не наивен и едва ли считает добродушие царским достоинством. Скорее он мог бы думать о правильном правителе то же, что Эйнштейн сказал о боге: «Изощрён, но не злонамерен». Современная модель русского государства начинается с доверия и на доверии держится. В этом её коренное отличие от модели западной, культивирующей недоверие и критику. И в этом её сила. У нашего нового государства в новом веке будет долгая и славная история. Оно не сломается.

— Не о личном. Мы вообще туда идем? [главный редактор «РП» Андрей Колесников]
— Социальная физика всегда предполагает несколько вариантов развития. С неодинаковой вероятностью. Россия выбрала наиболее вероятный. Это нормально. Есть, правда, гипотеза, что некоторые важные вещи на Земле, например, жизнь, возникли как реализация наименее вероятного сценария, почти невозможного. Но это ж гипотеза. А у нас тут конкретика, проблематика, коммуналка, социалка... Одним надо из нужды выкарабкаться, другим миллиарды достойно прожить. Рано над нами ещё экспериментировать. Рано нас трясти. Надо нам так пока побыть. Чтобы окончательно слежаться во что-нибудь путное и цельное.
— А разве перемен не требуют наши сердца?
— Да требуют, чего уж там. Есть в этой одержимости переменами что-то отупляюще однообразное. Когда человеку внутри себя нечего разглядывать, он пялится в окно. В надежде увидеть драку. Или в цирк идёт. В наши дни перемены повседневны и так привычны, что уже навевают скуку. Мне понятнее смысл технических инноваций. Новые стройматериалы, лекарства, машины. Понятно для чего. А перемены вообще... Ну ты же, когда на самолете летишь, не лезешь на крыло с ножовкой крыло править...

— Если человек решил заняться собой, с чего лучше начать? И чем закончить? [главный редактор «РП» Андрей Колесников]
— В нашем с тобой возрасте лучше начать с медосмотра. И им же закончить. Кто помоложе — стресс-тест. Поставить себя в трудное положение. В невыносимое. Или хотя бы в глупое, если страшно. Пробыть в таком положении как можно дольше. Потом выйти из него. И посмотреть, что от тебя осталось. Скорее всего, останется немного. Но это и есть — ты.

С 14-го года и далее простирается неопределенно долгое новое время, эпоха 14+, в которую нам предстоит сто (двести? триста?) лет геополитического одиночества. Вестернизация, легкомысленно начатая Лжедмитрием и решительно продолженная Петром Первым, за четыреста лет была испробована всякая. Чего только ни делала Россия, чтобы стать то Голландией, то Францией, то Америкой, то Португалией. Каким только боком ни старалась втиснуться в Запад. Все оттуда поступавшие идеи и случавшиеся там трясения наша элита воспринимала с огромным энтузиазмом, отчасти, может быть, и излишним. Самодержцы усердно женились на немках, имперские дворянство и бюрократия активно пополнялись «бродяжными иноземцами». Но европейцы в России быстро и повально русели, а русские всё никак не европеизировались. Русская армия победоносно и жертвенно сражалась во всех крупнейших войнах Европы, которая по накопленному опыту может считаться наиболее склонным к массовому насилию и самым кровожадным из всех континентов. Великие победы и великие жертвы приносили стране много западных территорий, но не друзей.

Наша культурная и геополитическая принадлежность напоминает блуждающую идентичность человека, рождённого в смешанном браке. Он везде родственник и нигде не родной. Свой среди чужих, чужой среди своих. Всех понимающий, никем не понятый. Полукровка, метис, странный какой-то. Россия это западно-восточная страна-полукровка. С её двуглавой государственностью, гибридной ментальностью, межконтинентальной территорией, биполярной историей она, как положено полукровке, харизматична, талантлива, красива и одинока. <...> Каким будет предстоящее нам одиночество? Прозябанием бобыля на отшибе? Или счастливым одиночеством лидера, ушедшей в отрыв альфа-нации, перед которой «постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства»? От нас зависит. Одиночество не означает полную изоляцию. Безграничная открытость также невозможна. И то, и другое было бы повторением ошибок прошлого. А у будущего свои ошибки, ему ошибки прошлого ни к чему. Россия, без сомнения, будет торговать, привлекать инвестиции, обмениваться знаниями, воевать (война ведь тоже способ общения), участвовать в коллаборациях, состоять в организациях, конкурировать и сотрудничать, вызывать страх и ненависть, любопытство, симпатию, восхищение. Только уже без ложных целей и самоотрицания.

А чем заняты мужчины? Одни поспешили в услужение к новым госпожам и делают заявления типа «считайте меня феминистом». Другие кряхтят и выжидают. Третьи выпивают и закусывают так же беспечно, как выпивали и закусывали в прошлую Эру Рыб. И лишь немногие избранные (или отверженные) знают, что упадок всегда предшествует подъёму. Они не смотрят вслед падающему. Они пытаются понять, что на подъёме. И заняты настоящим мужским делом — изобретают и конструируют новую реальность, пока их спутницы управляют устаревшей. Женщинам они передали то, что сочли бесполезным — руль выработавшей ресурс, сломанной политической машины, которая уже не едет и не везёт. Никто не хочет брать власть без понимания, что в ней пошло не так. Никто, кроме женщин. И вот джентльмены великодушно уступают подругам брексит, миграционный кризис, застрявшие социальные лифты, надувную экономику, пузырящиеся рынки, замерший медианный доход, непролазную многополярность, безлимитную милитаризацию... Женщины поднялись на командные высоты оползающей политической конструкции. Мужчины спустились уровнем ниже и копошатся там. За фасадами матриархата, в его тылах и подпольях они заняты перегруппировкой сил и переоценкой ценностей. <...> В общем, завтра всё будет опять man-made, сделано человеком, дословно — мужчиной. А значит, не столько хорошо, сколько нескучно. В каждой семье порой бывает, что какое-либо житейское затруднение ставит мужа в тупик. Поспорив с женой, с детьми, наконец, с самим собой и ничего не добившись, он в замешательстве уходит в другую комнату. В семье наступает временный матриархат. Муж, в одиночестве выкурив сигарету и сделав для разрядки тридцать отжиманий, выходит, как ни в чем не бывало, к ужину. Классический порядок восстанавливается. И жизнь продолжается. Но что-то в ней меняется навсегда. То же происходит и в планетарном масштабе. Человечество в затруднении. Матери на хозяйстве. Но отцы вернутся с новым миром, с новыми игрушками для всех.

Обрушившись с уровня СССР до уровня РФ, Россия рушиться прекратила, начала восстанавливаться и вернулась к своему естественному и единственно возможному состоянию великой, увеличивающейся и собирающей земли общности народов. Нескромная роль, отведенная нашей стране в мировой истории, не позволяет уйти со сцены или отмолчаться в массовке, не сулит покоя и предопределяет непростой характер здешней государственности.