В руках [у зрителей] букеты, в букетах записки с телефонами… Но, к сожалению, уже не соотнести букеты с лицами, и поэтому звонить страшно… <...> Начинаю катастрофически начинаю трезветь. Веселье уходит сквозь поры. Остановись веселье! Мне весело, мне весело, мне весело. О! Вот и ресторан. Быстро быстро добежали до длинного стола. Налили «За!» — пьём. Потом разговор о профессии – пьём. Какие мы молодцы, как мы играли, как нас любила публика, как мы любим друг друга – пьём. Принесли горячее – пьём. Закуски остыли и завяли, все курят, мужчины глупо улыбаются. Наступает фаза романтического приключения. Ну, хочется этой фазы! Хочется, хочется. Праздник! А праздник должен к чему-то привести…

— Ребятушки! Извините меня, когда выходите на сцену — нужно выносить с собой энергию!
— Сцена — это не спорт!
— Это война! Мы должны выйти и порвать их. Либо мы их, либо они нас.
— Вот кто грозится, уже проиграл, а зритель не туалетная бумага, чтобы его рвали. Единственное, что мы можем дать им, здесь и сейчас, поймите, это самих себя, потому что люди приходят смотреть на людей, и не просто на людей, а на личность. Если ты никто, <...> никто не будет на тебя смотреть.

— А когда ты застаёшь нас в объятиях, это что за пауза такая?
— Это мотивированная пауза! Я переживаю в ней гамму чувств.
— Да?! А зритель подумал, что антракт и пошёл в буфет коньяк пить!
<...>
— Алик, а когда ты заговорил, ты же по полчаса каждое слово рожал! Я уже хотел тебе кесарево сделать! Что, «не знаешь как играть – играй странно»?!
— Это потому что я думаю о смысле слов, а не тараторю их как ты!
— Милый мой, если говорить так вдумчиво, то скоро говорить будет некому! Все уснут или разойдутся!