Я отнюдь не святой.
Я – моральный убийца. Воин.
Ратник собственной битвы, изгой в философском запое.
Я душевнобольной.
С ангедонией и паранойей.
С рассечённой губой и судьбой.
Я живой. И мне больно.
Пожелаешь остаться – поддамся; убить – я позволю: я готов, если вскроет за миг и навек успокоит.
Я готов на убой.
Я мечтаю быть честным с тобою.
Только правда моя для тебя ничего не стоит.
Посчитай, сколько шрамов на нас,
Сколько ран, сколько крови алой,
Сколько язв на душе из-за ласк,
Сколько лжи во взаимном «мне мало»,
Сколько низших эмоций ты спас,
Сколько гас во мне ради забавы,
Сколько раз проводил мастер-класс
«Оцени свою грусть на сто баллов»,
Сколько клялся, что мир не предаст,
Сколько сердце твоё бунтовало,
Сколько прятал ты чувства от глаз,
Сколько волком выл в стенах подвала.
Посчитай, сколько было «погряз»,
Сколько болью мой мозг вышибало,
Сколько я произнёс лишних фраз
Вместо «как меня всё зае…»
Я фантомной печалью пронизан. Простужен.
Словно псих продолжаю в тебя погружаться.
Мне едва эта боль не костями наружу
И едва хватит сил, чтоб ещё продержаться.
Я уйду поутру, не успев сделать хуже.
Захлебнусь своим сном, прекратив унижаться.
Мне едва без тебя этот мир будет нужен,
Но едва это стоит того, чтоб сражаться.
Мне не спится. Всё в лучших традициях.
Я влюбился в тот вид под ресницами:
там шеренгами и вереницами
разлетались замёрзшие птицы, но
мутнела без них роговица на
его опустевших глазах.
Сняв халат, я терялся в больнице; притворялся своим, менял лица.
Я сумел от него заразиться, но
глотая все лезвия, спицы, он
шептал мне, что хочет лечиться, и
топил моих птиц в слезах.
Мне только хуже.
(Счастлив, да? Ты всё во мне разрушил.)
Я разболелся, шляясь в тонкой летней куртке в эту стужу.
Мне холодно. И жарко. Тело ломит. Заложило уши.
Ну что ты, дело не в тебе. Я просто захворал.
(Тобой простужен.)
Я (без тебя) устал. Я не могу дышать без боли.
(Ты мне нужен.)
(Ты тоже не забыл о нас, я прав? Тебя ведь тоже эти мысли душат?)
Я вою ночью в тишине. Моё отчаяние, мой страх – всё с воплями наружу.
Лишь память греет изнутри.
И в то же время рвёт на части душу.
Я хранил свою стойкость в душе-инвалиде,
Позволял им себя на куски раздробить.
Я терпел, повторяя, что страх непостыден,
Лишь бы только сберечь нашу тонкую нить.
Я сбегал от себя, укрываясь в обиде,
И кричал в невозможности боль разбить.
Задыхаясь годами, весь мир ненавидел,
Лишь бы только сильнее тебя любить.
«Прости за всё и, ради бога, перестань мне сниться».
Я исписал цитатой грёбаного Нойза все страницы.
Влюбиться снова? Ни за что. Мне душу расщепило на частицы.
Разбило болью в щепки, вдребезги, на мелкие куски.
Но знаешь что? Закинешь в прошлое – я выберу родиться.
И с ранеными чувствами прожить ещё лет тридцать.
Освободиться? Брось. Ведь я слабак, кретин, дурак, тупица.
(Прекрасно знающий, что муки и тебе близки.)
«Прости за всё и, ради бога, перестань мне сниться».
Я исписал цитатой грёбаного Нойза все страницы.
Лечиться надо. Только как? Давно пора в больницу.
Пока не взвыл, как зверь, от оглушающей тоски.
Я сроднился с контролем эмоций и воли.
С меланхолией, дымом и вечным упадком.
С сожалением, стёртым до ран и мозолей,
И с тоской, ставшей чем-то сродни лихорадке.
Мне осталось привыкнуть к своей ложной роли:
К этой фальши в улыбке и к коже в «заплатках».
К этим мыслям о том, что любовь – жажда боли;
Что я пуст, что я слаб.
И что я не в порядке.
Человека может убить одно слово
Я отнюдь не святой.
Я – моральный убийца. Воин.
Ратник собственной битвы, изгой в философском запое.
Я душевнобольной.
С ангедонией и паранойей.
С рассечённой губой и судьбой.
Я живой. И мне больно.
Пожелаешь остаться – поддамся; убить – я позволю: я готов, если вскроет за миг и навек успокоит.
Я готов на убой.
Я мечтаю быть честным с тобою.
Только правда моя для тебя ничего не стоит.
У моей боли был предел: меня пронзало ею как рапирой.
У моей грусти — грань: она была тонка как нить.
Я эту боль терпел. В итоге стал её кумиром.
А грусть закапывал. Но не сумел похоронить.
Я так устал.
Вся эта жизнь мне кажется театром злой сатиры.
Мне страшно это чувствовать.
И сложно объяснить.
Невыносимо не само желание уйти из мира.
Невыносимо то, что мне приходится с ним жить.