[Моника разговаривает с Джо и Чендлером по телефону]
— Ребят, есть хотите? У нас с Ричардом от обеда кое-что осталось, цыплята с картошкой... Что на мне надето?... Если честно, ничего, кроме кухонных рукавиц.
[Джо с Чендлером прибегают]
— Ничего, вот ты когда-нибудь будешь действительно голой, а мы не придем.

— Моника, это у тебя что — засос?
— Нет. Я просто упала...
— На чьи-то губы?..

— Черт возьми! Надо было сказать, что это мой дневник она бы в жизни не стала его читать.
— Молодец, всегда отлично соображаешь после катастрофы.

— Моника, хочешь я одолжу тебе денег?
— Нет, если я не смогу отдать, то при тебе всегда буду чувствовать себя виноватой!
— Ладно, тогда попроси у родителей — при них ты всегда чувствуешь себя виноватой, так хоть заработай на этом!

Наконец-то мы сможем посмотреть рекламу прокладок по-человечески.

— Эй, ну ты что обиделся? Я не хочу, чтоб ты думал, что я тебя бросил.
— Хорошо, я буду думать, что ты меня нашел!

— Слушай, я вчера вела себя просто ужасно. Я хочу загладить свою вину.
— Перестань, ты ни в чем не виновата... А как?

— В жизни не видела столько хлама!
— Хлам – изящное название для этого мусора...

Теперь я понимаю, зачем дети учатся говорить: чтобы попросить взрослых не валять дурака.

Как странно! Мы что-то значим для других людей и даже не подозреваем об этом.

Помню, один пирожок мне такое рассказывал, я весь вечер хохотала.

— Это наш диван. Ясно?
— А давайте проверим — сперва вы этот диван покличете, потом мы, поглядим, к кому он подойдет.

Тебя в детстве клоуны в автобусе забыли.

Под струйками душа я песню пою,
Не нравится, не слушай.
Ласкает мне тело новый шампунь,
А новая песня — душу.

— Моника, что это?
— А, это мой купальник, еще со школы. Тогда я была несколько толще.
— А я думал, это чтобы закрывать теннисный корт во время дождя.