Если мы хотим переубедить чудовище, мы должны понять его. Проникнуть в его сознание. Но если нам это удается, не рискуем ли мы позволить ему проникнуть в наше?
— Мы целыми днями играли во дворе, катались на велосипеде по берегу, ели бутерброды. Единственное место, где нужно было быть вовремя — это дома к обеду. Не нужно было запирать двери, никаких модемов, факсов, сотовых телефонов...
— Малдер, без телефона через две минуты у тебя разовьется кататоническая шизофрения.
— Знаешь, когда живешь в городе, забываешь, что ночь может быть такой темной.
— Живя в городе, забываешь не только об этом. Там ты боишься, что тебя убьют, что попадешь под машину... Но когда ты попадаешь на природу, ты понимаешь, что здесь с тобой может случиться всё, что угодно. Поэтому отец всегда учил уважать природу, ибо природа не уважает нас.
— На старых морских картах картографы указывали на неизведанных территориях «Здесь водятся чудовища».
— У меня есть такая карта Нью-Йорка.
Мы блуждаем во тьме, изо всех сил мы боремся со злом, иначе оно одолеет нас. Но если верно, что судьба человека — это его характер, то эта борьба всего лишь зов о помощи. Иногда тяготы этой борьбы вселяют в нас сомнение, разрушая цитадель нашего разума, поселяя чудовища внутри нас. Мы остаёмся в полном одиночестве, всматриваясь в хохочущее лицо безумия.
Вы знаете, может, бывает и хуже, но, по-моему, нет ничего страшнее, чем задушить собственное стремление к любви.
Я вижу один и тот же сон. Каждую ночь... Я лежу обнаженный в поле из красных тюльпанов. Мне не важно, как я попал туда и что я делаю там. Я спокоен. И только тогда я понимаю, что я умер. Тело мое зеленеет и покрывается красными пятнами. Потом появляются насекомые. И неизбежное — происходит распад и забвение. Прежде чем я понимаю это — я превращаюсь в груду костей. Когда я начинаю превращаться в пыль, я понимаю, что мне уже не важно, где моя одежда. Как только я приближаюсь к тому, что мне теперь хорошо известно — я просыпаюсь... Ну, спокойной ночи.