Смущённое молчание, неизменно наступающее вслед за тем, как кто-то открыл душу и понял, что был слишком откровенен, воцарилось и теперь.

— Почему? За что? Почему ты не можешь остаться мужчиной и просто сказать мне, что больше меня не любишь? Зачем тебе обязательно нужно уничтожить меня?

Их так многое связывало и столько лет провели они под одной крышей, что сейчас говорили друг с другом не менее откровенно, чем сами с собой.

Этот тонкий изощренный ум не догадывался, что видимая откровенность может оказаться куда лживее любой уклончивости.

Откровенность вызывает на откровенность. Людям, скитающимся в далеких странах, свойственно открывать чуть ли не первому встречному такие стороны своей жизни, о каких они никогда не заикнулись бы в разговоре с друзьями...

Когда люди вот так открываются перед тобой, становится ясно, что мы, в сущности, одинаковы, и все, что у нас есть, — это мы сами.

Ты знаешь, ты один мог бы нагрузить меня всем этим и не разозлить на всю жизнь.

Есть две вещи, которых я боюсь больше всего: это мужские слезы и их же откровения. И я не могу перебороть этот страх. Хотя и не пыталась.