Свобода — это такая штука, которой тоже нужно учиться, иначе можно погибнуть, и довольно быстро.
У меня впечатление, что менее всего на Земле меняется человек. <...> Когда сегодня открываешь древние санскриты, что же нашли в Древнем Египте? Доносы. Открыли бересту — там счёт. Кто-то кому-то должен, кто-то на кого-то пишет донос. Как же так? Вы берёте древние стихи, но стоит их перевести на современный язык... Шекспировские стихи — живые стихи. Они и про любовь, и про ненависть, и про ревность. Вот это самое удивительное. Поэтому, я думаю, что на самом деле люди очень мало меняются. Гораздо больше «Мерседес» отличается от кобылы Александра Македонского, чем помощник Александра Македонского от помощника не скажу кого.
— Почему вы начали писать именно для детей?
— Когда я понял, что взрослых не изменишь. Они такие как есть. <...> С детьми можно сделать что-то хорошее. Я понимал, что детям я могу быть полезнее. Могу чему-то их научить, рассказать. <...> Мне 56-57 лет, и, мне кажется, я могу сказать что-то серьёзное. И надо бы уже. Ведь писать для детей — это надо находиться в особом состоянии души.
Я не отказываю себе в удовольствии умнеть и не стесняюсь, так сказать, это признавать. Это большая заслуга человеческого мозга — позволять себе умнеть с возрастом.
Блюз для меня — это музыка, у которой три перехода. Один, четыре и пять. Как это в музыке? С духовной точки зрения это музыка, когда тебя переполняет печаль, когда тебе грустно. Она рассказывает о чувствах, которые ты испытываешь, и она утешает тебя. Производит впечатление, что у тебя есть кто-то, с кем можно поделиться. Музыка в роли товарища, когда тебе грустно. С физической точки зрения это ритм, у которого четыре перехода, у блюза же всего три.
У нас всё, что ни делается, то к лучшему, а то, что к лучшему, то не делается.
Сегодняшние дети — это те, кто будет решать судьбу страны через десять лет. И если сейчас им внушить, что лучшая продукция — заграничная, если потчевать их «Сникерсами» вместо конфет фабрики «Красный Октябрь», то нетрудно представить, какими будут граждане России в начале XXI века. А потому, надо во что бы то ни стало возрождать кинорынок, воспитывая юных зрителей.
То, что называется импровизацией, это полное ощущение, что костяк сохраняется, а меняется только поворот глаза. Интонация сделана. Потому что если всё заново каждый раз, это не импровизация. Это просто бесформенность.
Искусство оценить — это потребность необходимая, казалось бы, но не всеобъемлющая. Как можно оценить «Троицу» Рублёва или «Возвращение блудного сына» Рембрандта?
Песня ошибок не терпит, неправды не прощает. Всё фальшивое, наигранное, банальное здесь мгновенно себя обнаруживает: не за что спрятаться. Хотя непосвящённые в «секреты» эстрады считают микрофон ширмой, за которой можно скрыть недостатки. На самом же деле наоборот: микрофон беспощадно удваивает, утраивает огрехи. Он помощник хорошему певцу, а плохому, непрофессиональному — злейший враг.
Актёр — особенно в последнее время — стал в каком-то смысле проституткой. Потому что продаётся «за ништо», за нетворческую работу, за роль, от которой не получит никакого удовлетворения, но заработает хорошие деньги, почему и соглашается. Я не исключение: ловлю себя на том, что тоже соглашаюсь. Потому что интересных, заметных ролей — пусть даже нищенски оплачиваемых — мне не предлагают.
Искренность — в человеческих отношениях это основное.