Моя мама — корректор в газете, а корректоры — это такая порода людей, которые даже в самых интересных детективных романах ищут опечатки. И, что самое удивительное, находят. Поэтому почти все книги у нас в доме с загнутыми страницами — это мама так отмечает место, где что-то напечатано не так. И ничего не может с собой поделать — привычка.
Иногда мне кажется, что ее «знание русского в совершенстве» мешает ей жить. Вот, к примеру, сидим мы в кафе, едим пирожные. Она одной рукой ест, а другой выписывает из меню на салфетку все ошибки, пропуски и неправильности.
Все дети рождаются счастливыми, и, пока они маленькие, с ними все хорошо, у них мозги чистые, как деревенские колодцы. Они могут болтать с птицами и слышать деревья, смеяться и радоваться просто так, а не из-за чего-то.
Но взрослые — обычные взрослые, а не такие, как Кира Сергеевна, — почему-то думают, что человека кроме радости надо еще многому научить. И учат. И тогда мозги становятся не деревенскими колодцами, а водой из-под крана. И птичий язык уже не понимаешь. И дерево для тебя — просто ствол с ветками, а не старая ворчливая старушка Гертруда, растущая у нас во дворе.
Вообще, я давно замечала: все начинается с чая. Когда идешь или бежишь, разговаривать неудобно и лица не видишь, только профиль. А чтобы пить чай, нужно сначала сесть за стол. И дуть, пока не остынет. И ложкой долго бренчать, размешивая сахар. То есть можно и в глаза без спешки посмотреть, и поговорить, и помолчать.
Вот люди в кофейне сидят — думаете, они так кофе любят? Нет, им просто поговорить негде и некогда. Поэтому, если разговор долгий, они берут большие кружки с капучино, а если короткий, то маленькие чашечки с эспрессо.
Был октябрь, и солнце пронизывало медом тугой прохладный воздух. Мама шла рядом в клетчатом пальто, и шуршала бумажным пакетом. Пахло ванилью, осенью, ветром. Так пахнет, когда должно произойти что-то хорошее и ты в любой момент ждешь чуда.
Вот и сейчас мне казалось, что с каждым шагом небо становится выше, улица — шире, звуки — громче и веселее.
Вы замечали, что звонить можно по-разному?... Бывает, сидишь в кресле, вдруг звонок — и как холодным душем окатило. Или наоборот-позвонят, а такое чувство, словно щенок в ногах от радости запутался. Звонки, они тоже как люди: бывают тревожными, невыспавшимися, гордыми или готовыми вот — вот расплакаться. Это был особенный звонок. Так нам ещё не звонили. Так звонят, когда возвращаются домой после кругосветного путешествия: врываются, бросают пыльные рюкзаки, сбрасывают стертые кроссовки, бегут на кухню и жадно пьют воду из — под крана
Бегу домой, а шапка в пакете радуется, что-то бормочет и похихикивает, будто проснувшийся утром ребенок.
Вместо этого я спускаюсь в подвал секонд-хенда. Я здесь часто бываю — ищу, чем бы украсить нашу с мамой жизнь. Выбираю долго и тщательно, как костюмер перед новым спектаклем. Меня знают и оставляют особенные вещи специально для меня. Бархатные перчатки с обрезанными пальцами, разноцветные кеды, странные корсеты на косточках, платья, будто выпрыгнувшие из толпы на концерте группы «Абба», старые индийские сумки, расшитые бисером… Себе я оставляю только кеды, остальное идет в мой музей, под который я оборудовала кладовку. Мама иногда туда заходит, когда настроение плохое, или дождь целый день, или просто хочется посидеть в тишине среди полок с причудливой английской обувью, среди полосатых платьев и старых, подобранных мною безделушек.