Джордж Бернард Шоу. Пигмалион

Все-таки Галатее не до конца нравится Пигмалион: уж слишком богоподобную роль он играет в ее жизни, а это не очень-то приятно.

— Я выйду замуж за Фредди — вот что я сделаю, — как только у него будет достаточно денег, чтобы жениться.
— Вздор! Вы выйдете замуж за иностранного посла. Вы выйдете за генерал-губернатора Индии, или за ирландского лорда-наместника, или за какого-нибудь принца, которому нужна королева-регентша. Я не допущу, чтобы мой шедевр достался какому-то Фредди.

Каждая девушка имеет право на то, чтоб ее любили.

О, вы настоящий дьявол! Вы умеете ухватить человека за самое сердце, как другой хватает за горло, чтобы придушить.

— Мне вас будет недоставать, Элиза. (Садится на тахту рядом с ней.) Ваши идиотские представления о вещах меня все-таки кое-чему научили, я признаю это и даже благодарен вам. Потом я как-то привык к вашему виду, к вашему голосу. Они мне даже нравятся.
— Что ж, у вас есть мои фотографии и граммофонные записи. Когда соскучитесь обо мне, можете завести граммофон, — по крайней мере без риска оскорбить чьи-нибудь чувства.
— В граммофоне я не услышу вашей души. Оставьте мне вашу душу, а лицо и голос можете взять с собой. Они — не вы.

— Вопрос не в том, плохо ли я с вами обращаюсь, а в том, видали ли вы, чтобы я с кем-нибудь обращался лучше.
— Мне все равно, как вы со мной обращаетесь. Можете ругать меня, пожалуйста. Можете даже бить: колотушками меня не удивишь. Но (встает и подходит к нему вплотную) раздавить я себя не позволю.
— Так уходите с дороги, останавливаться из-за вас я не буду. Что вы обо мне так говорите, как будто я автобус?
— Вы и есть автобус: прете себе вперед, и ни до кого вам дела нет. Но я и без вас могу обойтись; вот увидите, что могу.
— Я знаю, что вы можете. Я вам сам это говорил.

Секрет не в уменье держать себя хорошо или плохо или вообще как бы то ни было, а в уменье держать себя со всеми одинаково. Короче говоря, поступать так, будто ты на небе, где нет пассажиров третьего класса и все бессмертные души равны между собой.

Вчера ночью, когда я бродила по улицам, какая-то девушка заговорила со мной; я хотела ей ответить по-старому, но у меня ничего не вышло. Помните, вы как-то говорили мне, что ребенок, попавший в чужую страну, в несколько недель привыкает к чужому языку, а свой родной забывает? Вот я — такой ребенок в вашей стране. Я забыла свой родной язык и могу теперь говорить только на вашем.

— Как я низко скатилась после Тоттенхем-Корт-Род.
— То есть как это?
— Там я торговала цветами, но не торговала собой. Теперь вы сделали из меня леди, и я уже ничем не могу торговать, кроме себя. Лучше бы вы меня не трогали.

Кривлянье не идет ни человеческому лицу, ни человеческой душе.

Я торговала цветами, но не торговала собой. Теперь вы сделали из меня леди, и я ничем не могу торговать, кроме себя.

То, что люди считают себя обязанными думать, уже достаточно скверно; но от того, что они на самом деле думают, у всех волосы стали бы дыбом. Вряд ли вам было бы приятно, если б я сейчас выложил то, что я на самом деле думаю.

— Если б люди умели быть откровенными и говорить то, что думают!
— Упаси бог!

Не такой я простофиля, чтобы выкладывать своим детям все, что я знаю. И так с ними не сладишь.

Слыхал я и проповедников и министров, — я ведь человек мыслящий и для меня политика, или религия, или там социальные реформы — развлечение не хуже других, и могу сказать вам одно: собачья это жизнь, с какой стороны ни посмотреть. Быть недостойным бедняком куда лучше.

А ведь дерут-то с меня за все чистоганом. — так же как и с достойного. Что же такое, выходит, буржуазная мораль? Да это просто предлог, чтобы отказывать мне во всем. Я недостойный и недостойным останусь.