Дэниел Уоллес. Крупная рыба

Он верил, что звёзды – это желания, и в один прекрасный день они сбудутся.

Если люди помнят чьи-то истории, такой человек становится бессмертным.

Она не жаждала, чтобы её любило столько мужчин, – вполне достаточно было бы одного.

Эдвард улыбнулся друзьям, они улыбнулись в ответ, хотя их корабль шёл ко дну.

В общем, стоит однажды Иисус на страже и видит, как к воротам приближается какой-то старик.
«Что ты сделал для того, чтобы попасть в Царство Небесное?» — спрашивает его Иисус.
И старик отвечает: «Увы, не слишком много. Я — простой плотник, проживший тихую жизнь. Единственное, что было замечательного в моей жизни, — это мой сын».
«Твой сын?» — с любопытством спрашивает Иисус.
«Да, это был прекрасный сын, — отвечает старик. — Его рожденье было совершенно необыкновенным, а позже он чудесным образом преобразился. А еще он стал известен на весь мир, и до сих пор многие люди любят его».
Христос смотрит на него и, крепко обняв, восклицает: «Отец, отец!»
И старик тоже стискивает его в объятиях и говорит: «Это ты, Пиноккио?»

Если о человеке можно сказать, что сын любил его, тогда думаю, такой человек достоин считаться великим.

Мечты, Уильям, – это то, что движет человеком.

Одновременно она плачет, но это не слезы горя или скорби, те слёзы давно выплаканы.

Необязательно верить мне. Просто верь, что это правда.

Сесть в машину и ехать по стране, по миру, ехать с самой медленной скоростью, которую дозволяют правила движения, хотя правила, особенно в том что касается ограничения скорости, Эдвард Блум не соблюдает: двадцать километров в городе — это для него слишком большая скорость; на шоссе вообще царит безумие. Как можно увидеть мир, мчась на таких скоростях? Куда людям нужно так гнать, что они не могут понять того, что у них рядом, за окном машины?

Просто оставаясь таким, каким он был, – не больше, но и не меньше, – он завоевал сердце моей матери.

Не всякий может прийти и купить целый город только потому, что он ему понравился.

Что такое шутка? — возражаю я. — Минуту-другую смешно, и всё. Потом остаешься ни с чем.

Эдвард беспомощно смотрел на нас со своего кресла, внезапно чувствуя, как он устал, мучительно устал от крика, бессонных ночей, запаха. Устал от своей усталой жены. Так что порой он скучал по прежней жизни, по свободе, когда хватало времени просто посидеть, подумать, — но разве этим он отличался от любого другого мужчины? С женщинами все иначе, они созданы, чтобы растить детей, на то им даны заботливость и внимательность. Мужчины должны покидать дом и отправляться работать, так повелось от веку, и так оно идет от времен охотников-собирателей до наших дней. Так существо мужчин было расколото; им приходилось раздваиваться: одна их половина была дома, другая на работе, тогда как назначение матери — быть всегда цельной.

С женщинами всё иначе, они созданы, чтобы растить детей, на то им даны заботливость и внимательность.

– Дожди у нас – частое дело... но ты привыкнешь.
– Тут всё какое-то... унылое...
– Привыкнешь. Такое уж это место, Эдвард. Ко всему привыкаешь.
– Но я не хочу.
– И к этому тоже. К этому тоже привыкнешь.