— Он исполнен гордыни, — промолвил Гвиндор.
— Но и милосердие ему не чуждо, — отозвалась Финдуилас. — Сердце его ещё не пробудилось, однако неизменно открыто для жалости, и отвергать её Турин во веки не станет. Может статься, что жалость — единственный ключ к его сердцу. Меня же он не жалеет. Он благоговеет предо мною, словно я — мать ему и притом королева.
Доблестная защита границ и могучие удары, пока враг не собрался с силой, — вот верная надежда на то, что долго пробудете вы вместе. И неужто тем, о ком ты говоришь, по сердцу малодушные трусы, что, схоронившись в лесах, охотятся на отбившуюся в стаи добычу, точно волки — по сердцу больше, нежели тот, кто надевает шлем и берёт в руки щит с гербом, и разгоняет врагов, пусть они превосходят число всё его воинство?
— Вот это хорошо! — воскликнул Турин. И вдруг замолчал, словно и сам ощутил, как сгущается тьма, и теперь боролся с гордыней, что не позволяла ему повернуть вспять. Долго сидел он так, горько размышляя о минувших годах.
Суровым зовёшь ты себя, Турин. Воистину так оно и есть, если под словом этим подразумеваешь ты упрямство.
Слеп ты, Моргот Бауглир, и вовеки не прозреть тебе, ибо видишь только тьму. Не понять тебе, что движет сердцами людей, а кабы и понял — так дать это не в твоих силах.
Честная рука и верное сердце могут и промахнуться; и такую беду выносить тяжелее, нежели козни врага.
Ты глядишь высоко, я же страшусь пасть низко.
- 1
- 2