Самого Вернера сомнения мучат беспрестанно. Расовая чистота, политическая чистота – Бастиан постоянно обличает всяческое разложение, но разве (думает Вернер в ночи) жизнь по своей сути – не разложение? Ребёнок рождается, и мир начинает его менять. Что-то у него отнимает, что-то в него вкладывает. Каждый кусок пищи, каждая частица света, входящая в глаз, — тело не может быть вполне чистым.
Мари уже почти четырнадцать, мадам. По военному времени – не так уж мало. Четырнадцатилетние умирают так же, как все остальные. А я хочу, чтобы четырнадцатилетние были молоды. Хочу…
Впрочем, есть и гордость — гордость, что он всё сделал сам. Что у дочери столько упорства и любопытства. Быть отцом такого сильного существа — значит учиться смирению. Как будто ты — лишь тоненький проводок для чего-то куда более значительного. Так он и ощущает себя сейчас, стоя на коленях рядом с ванной и ополаскивая дочери волосы: словно любовь к ней рвётся за пределы его тела. Стены могут рухнуть, даже целый город, а яркость этого чувства не померкнет.
Воздух дышит обещаниями чудес.
Другим людям невдомек, что её мир полон красок. В воображении Мари-Лоры, в её снах всё цветное. Музейные здания бежевые, каштановые, кофейные. Научные сотрудники – лиловые, лимонно-желтые, морковно-рыжие. Фортепьянные аккорды из репродуктора на посту охраны долетают до ключной мастерской бархатисто-чёрными и ажурно-синими отсветами. Колокольный звон – бронзовые дуги, которые отражаются от окон. Пчелы серебристые. Голуби кирпичные, охристые, иногда золотистые. Большой кипарис, мимо которого Мари-Лора с отцом проходят утром, – калейдоскоп, каждая его иголка – многогранное сверкание.
Мари-Лора — незрячая девочка.
Мы все повзрослели раньше, чем стали взрослыми.
Если у тебя дома сестра, ты должен думать о ней. За нее ты будешь биться с врагом.
Иногда самое безопасное место – в центре циклона.
Смотри на препятствия как на ступеньки к победе.
- 1
- 2