Игорь Иванович Гарин. Пророки и поэты

Темная жизнь не поддается ни рассудочному анализу, ни упорядочению, ни рациональному закону. Она беспорядочна, алогична, бессвязна. За темной волей, стремлением, усилием скрывается страшная, разрушительная стихия, хаос, тайна. Сколько бы мы не знали о человеке, ни одно его действие не поддается обобщению.

За статьями законов скрывается грубейшее, построенное на круговой поруке беззаконие, за равенством и справедливостью скрываются извечные кастовость и иерархия, за святой правдой — ложь и что вообще этот человек, для и ради которого всё у нас делается, — самое ненужное, мешающее, подлежащее жестокому подавлению существо.

Нет, Кафка не пассивность, скорее наоборот: обостренное осознание активности, активизма, бешеной жизненности, изворотливости, энергии зла. Добро не отсутствует, но оно слишком тщедушно и нежизненно, чобы на равных вступать в схватку. Его поражение в массовом обществе неизбежно. Вся история массовых обществ — история его поражения.

Все мы — герои Кафки с каждодневными переходами от надежды к тоске и от безнадежной мудрости к добровольному ослеплению.

Реализм Кафки выходит за пределы исторического мгновения. Потому что он не превращал реальность в абсурд, но постигал абсурд реальности. Потому что его фантазия — это наша действительность.

В четырех моих округах, помимо всех других дел, люди, как пьяные, непрерывно падают с лесов в машины, все балки опрокидываются, все подпорки трескаются, все лестницы рушатся, всё, поданное наверх тут же падает вниз, а о поданное вниз спотыкаются сами рабочие. И просто голова трещит от девушек с фарфоровых заводов, которые непрерывно катятся по ступенькам вместе с целой башней посуды.

В неправдоподобном и сказочном больше человеческого, нежели в реальном человеке.

Герцмановски-Орландо, сатирик свифтовского толка, так и не отважился опубликовать свою Тараканию за 77 лет жизни.

Вы желаете стать знаменитым? Тогда потрудитесь скончаться.

Дух человека и поступь мира при всех обстоятельствах и во все времена столь равны самим себе, что истинное редко оказывается впоне новым, а новое — вполне истинным.

Когда дело идет к закату — сиди и не трепыхайся, дабы преждевременно не засмердить...

В этом заключен некий символ: Эпохи «расцвета» рождают сплошную ложь о человеке и государстве, эпохи упадка — гениальную правду о них.

Кафка не верил в искусство-искупление и в искусство-спасение. Вмешательство в жизнь бесполезно — для этого она слишком «жизнь». Искусство не способно что-либо изменить. все высокие идеалы разрушаются при столкновении с ней. Художнику только остается что бодрствовать, когда мир спит, чтобы стать бесполезным и беспристрастным свидетелем очередной жестокости.

Болезненная обостренная впечатлительность, эта интуиция боли, открыла ему огромный тайный мир, но даже в самых ярких своих откровениях он недооценивал чудовищности человека: предугадав насилие, страх, растоптанность, он не мог представить себе количество поверженной плоти.

Дабы узреть сущность, надо видеть не так. Он был обречен видеть не так — судьбой, генами, национальностью, жизнью, временем — всем. Всё это отстраняло его от мира — отсюда необыкновенная зоркость.

Но счастлив я был бы только в том случае, если бы смог привести мир к чистоте, правде незыблимости.