Я увидел мир, в котором жил от рождения, и понял, какой он хрупкий; знакомая мне реальность была лишь тонким слоем застывшей глазури на тёмном праздничном торте, который кишит червями, пропитан кошмарами и начинён алчностью. Я увидел этот мир сверху и снизу. За пределами нашей реальности, точно пчелиные соты, множились другие миры, открывались другие врата и пути. Я увидел всё это и постиг, и оно заполнило меня, как воды океана.
«А сколько тебе лет на самом деле?» — спросил я.
«Одиннадцать».
Я подумал немного. Потом снова спросил: «И сколько уже лет тебе одиннадцать?»
Она улыбнулась мне.
«Ты не забываешь, и всё время всё знаешь?»
Она покачала головой. На её лице не было улыбки. Она сказала: «Скучно это, всё знать. Ты вынужден отказаться и забыть, если хочешь копаться в здешнем навозе».
«То есть когда-то ты всё знала?»
Она наморщила нос. «Все знали. Я же тебе говорила. Знать, как устроен мир, тоже мне невидаль. Ты и вправду вынужден отказаться, если уж вздумал играть».
«Во что?»
«В это», — сказала она. И обвела рукой дом, небо, невероятную луну, звёздные вихри, спирали, скопления ярких галактик.
... Когда я был маленьким мальчиком, наверное трёх-четырёх лет отроду, я вроде как был чудовищем. «Ты был маленький мамзер», — твердили мне тётки по разному поводу, когда я таки дотянул до взрослых лет и мои ужасные детские проделки можно было вспоминать с издевкой. Но на самом деле я не помню, чтобы был чудовищем. Помню, только хотел всё делать по-своему.
Вот вы стоите рядом, а вполне может быть, вы бесконечно далеки и друг от друга, и от самой истины.
Мне очень не хватало Пушка. Я знал, что живое существо нельзя заменить просто так, но поговорить об этом с родителями не решался. Они бы не поняли моего горя: в конце концов, вместо убитого котенка мне дали нового. Ущерб возмещен.
На мне был черный костюм и белая рубашка, черный галстук и начищенные до блеска черные туфли: вещи, в которых обычно мне неуютно, будто я украл чужую униформу или притворяюсь взрослым. Сегодня они придавали какую-то уверенность. Подходящие вещи для трудного дня.
Умирать мне не хотелось. Родители говорили, что по-настоящему я не умру, мое настоящее «я» не умрет: никто по-настоящему не умирает; просто мой котенок и добытчик опалов получили новое тело и скоро вернутся. Я не знал, верить этому или нет. Я знал только, что уже привык быть собой, что люблю свои книжки, дедушку с бабушкой и Лэтти Хэмпсток, а смерть у меня заберет все это.
Ребенком я не был счастлив. Иногда был доволен. Я больше жил в книгах, чем где-то еще.
Взрослые тоже изнутри не такие уж взрослые. Снаружи они большие и безрассудные, и всегда знают, что делают. А изнутри они нисколько не поменялись. Остались такими же, как ты сейчас. А вся правда в том, что нет никаких взрослых. Ни единого в целом огромном свете.
... Истории рассказывают только за тем, чтобы показать, как персонажи меняются.
Я никогда не понимал историй для взрослых, и начало там было слишком затянуто. После них мне казалось, что у взрослых свои секреты, масонские заговоры, мистификации. Почему они не хотели читать про Нарнию, таинственные острова, контрабандистов и опасных волшебниц?
Ребенок, не каждый, конечно, думает, что он бог, и ни за что не успокоится, если остальные смотрят на мир как-то иначе.
Нет вашей любимой цитаты из "Нил Гейман. Океан в конце дороги"? Добавить цитату