Паскаль Киньяр. Американская оккупация

Желание найти иной мир, смешанное с жаждой одиночества, разбудило в нем яростное неприятие всего на свете.

Всего больнее видеть покинутого человека, когда он ещё дорог. Всего страшнее осознавать, что ты причина его несчастья.

Когда люди вспоминают прошлое, можно сколько угодно говорить правду, — она всегда будет звучать как ложь.

Может, здесь ничего и нет. Но это ничто принадлежит мне, только мне.

Весь мир — бордель, и мы живём в борделе.

Мне плевать, как другие самовыражались в разных там шедеврах тысячу лет назад. Я хочу самовыражаться здесь и сейчас, понял?

К кому обращена наша улыбка, когда мы невольно и глуповато улыбаемся перед объективом? К нам самим на пороге смерти.

Разум в человеческой голове горит, подобно свече во мраке гипноза. Когда мы пьем, уходим с головой в музыку, глотаем книги, любим или ширяемся, мы тушим это пламя.

Души людские стали жалким набором из ярких оберток, конвертов с пластинками, комиксов, кинокадров и рекламных проспектов.

Всё есть ненависть к жизни, всё есть смирение и сон.

Слова быстрее утрачивают смысл, чем губы, с которых они сошли, испускают последний вздох.

Я выступаю за отрешение и социальную апатию, за презрение к существующему строю.

Здесь говорят впустую — ничего конкретного, ничего важного.

Общественная жизнь превратилась в абстракцию, лишенную якоря — груза реальности, в бесконечную абстракцию, избравшую своим идеалом ярко размалеванную низость, превратившую благородство и щедрость в полуминутный рекламный ролик.

Всё доступное быстро приедается. Сперва мы жаждем удовольствий, но, получая их регулярно и неизбежно, воротим от них нос.

Открытие застало его врасплох: детство кончилось, всякая связь с ним оборвалась навек. Оказывается, время шло, а он не замечал. И теперь, в один краткий миг, волшебство разрушилось, и все вокруг стало будничным. Всё стало осознанным. Всё стало чужим. Всё стало речью. Все стало памятью. Всё подлежало переоценке. Всё куда-то отдалилось, исчезло из поля зрения.