Селеста Инг — цитаты из книг автора

Для родителя ребенок – не просто человек: для родителя ребенок – страна, некая Нарния, неизбывный простор, где встречаются и настоящее, которое проживаешь, и прошлое, которое помнишь, и будущее, по которому тоскуешь. Всякий раз, взглянув на него, ты это видишь, читаешь в лице слои – прежний младенец, нынешнее дитя, будущая взрослая, и всех ты видишь одновременно, в 3D. Голова идет кругом. В этой стране ты найдешь убежище – если знаешь, как туда попасть. И всякий раз, уходя, всякий раз, теряя ребенка из виду, ты боишься, что уже никогда не сможешь туда вернуться.

Она не может объяснить почему, но сердцем чует: есть вещи, которые человек должен делать сам. Давать показания. Прощаться с умирающими. Поминать ушедших. Есть дела, которые требуют твоего присутствия.

Она улыбнулась в ответ, фальшиво, как годами улыбалась матери. Приподнимаешь уголки губ к ушам. Рта не открываешь. И никто не увидит разницы. Уму непостижимо.

Люди еще с тобой не познакомились, а уже все про тебя решили. Всем кажется, что они тебя уже знают. А ты всегда не то, что они думают.

Возможно, думает Маргарет, в этом и есть суть жизни: бесконечный список прегрешений не уравновешивает список радостей, они просто накладываются друг на друга, перемешиваются, сливаются, из этой мозаики и состоит человек, семья, жизнь.

Почти все заслуживают больше одного шанса. Мы все временами делаем то, о чём жалеем. Приходится нести это с собой.

Обычно, если человек во что бы то ни стало желает сделать добро, его не отговорить ни в какую.

В этих двух одиноких детях она различала сходство – отчетливее даже, чем они сами: у обоих внутри таились чувствительные души, у обоих книжная мудрость наслаивалась на глубинную наивность.

За свою жизнь она выучила, что страсть, как и огонь, – штука опасная. Оглянуться не успеешь – а она уже вышла из-под контроля. Взбирается по стенам, перепрыгивает траншеи. Искры скачут, точно блохи, и разлетаются так же стремительно; ветерок разбрасывает угли на много миль окрест. Лучше приглядывать за этой искрой, бережно передавать ее из поколения в поколение, как Олимпийский огонь. Или, скажем, заботливо за ней ухаживать, как за Вечным огнем, памятью о свете и добре, которая никогда ничего не сожжет – ибо не способна. Под скрупулезным контролем. Прирученная. Довольная жизнью в клетке. Главное, рассуждала миссис Ричардсон, – избегать пожара.

Ей кажется, тут все просто: Биби Чжоу – плохая мать, Линда Маккалла – хорошая. Одна живет по правилам, другая – нет. Но с правилами беда в том, размышлял мистер Ричардсон, что если есть правила, значит, есть верный способ поступать и неверный. А на самом деле в основном есть просто способы, ни одного вполне верного или неверного, и не узнать наверняка, по какую сторону границы стоишь ты.

Канючить она никогда не умела, всегда считала, что лесть — разновидность вранья.

Не забывай, иногда надо сжечь все под корень и начать заново. После пожара почва богаче — и вырастает новая зелень. С людьми, знаешь, то же самое. Начинают заново. Находят выход.

Туман так точно отражал состояние ее ума, что ей мерещилось, будто она гуляет в собственном мозгу, в дымке бесформенной всепроникающей эмоции – никак не уловить, но в глубинах маячат мысли, что пугают, являясь из ниоткуда, и растворяются в белизне, не успевает она понять, что это было.

– Вас это нервирует, да? – вдруг спросила Мия. – У вас в голове не укладывается. Почему человек может выбрать не такую жизнь, как у вас. Почему человек может захотеть другого – не большого дома с большим газоном, новой машиной и работой в офисе. Почему человек может выбрать не то, что выбрали вы. – Настал её черёд вглядываться в миссис Ричардсон, словно ключ к понимаю таился в её лице. — Вас это пугает до смерти. Вдруг вы что-то упустили? Отвергли что-то – и даже не знали, что оно желанно. – Улыбка жалости вздёрнула уголки её губ. — Что это было? Мальчик? Призвание? Или вся жизнь?